Ознакомительная версия. Доступно 20 страниц из 97
— фей, Фей, минутку, — окликнет он.
— А-а, Тод, здравствуй.
Она протянет ему длинную руку, грациозно сбегающую с округлого плеча.
— Ты испугал меня!
Она будет похожа на лань у дороги, застигнутую вылетевшим из-за поворота грузовиком.
Он ощущал в руке холод бутылки, спрятанной за спиной, и уже ступил вперед, чтобы замах…
— Что-нибудь не так, сэр?
Официант-муха был тут как тут. Тод отмахнулся, но на этот раз человек продолжал виться над ним.
— Прикажете забрать его на кухню, сэр?
— Нет, нет.
— Благодарю вас, сэр.
Но он не исчез. Он желал убедиться, что гость действительно намерен кушать. Тод взял нож и отрезал кусок. Но официант не ушел, пока он не набил рот еще и вареной картошкой.
Тод хотел возобновить изнасилование, но не осязал бутылки, которой замахивался. Пришлось отставить.
Официант опять вернулся. Тод поглядел на бифштекс. Мясо было очень хорошее. Но ему совсем расхотелось есть.
— Пожалуйста, счет.
— Десерта не нужно?
— Нет, спасибо, прямо счет.
— Сию секунду, — радостно сказал официант, выуживая карандаш и книжку.
27
Очутившись на улице, он увидел десяток лиловых лучей, суматошно обметавших вечерний небосвод. Завалившись почти горизонтально, огненная колонна высвечивала на миг розовые купола и точеные минареты кинотеатра «Персидский дворец Кана». Целью этой иллюминации было оповестить мир о премьере новой картины.
Отвернувшись от прожекторов, он направился в противоположную сторону — к дому Гомера. Пройдя совсем немного, он увидел часы, показывавшие четверть седьмого, и решил повременить. Пусть бедняга поспит еще часок, а он убьет время, разглядывая толпу.
Еще за квартал от театра он увидел высоко над мостовой громадную электрическую рекламу. Трехметровыми буквами она объявляла:
ЧЕРТОГ ЗЕМНЫХ СОБЛАЗНОВ
ВЕЛЕЛ ВОЗДВИГНУТЬ КАН
Хотя до съезда знаменитостей оставалось еще несколько часов, тут уже собрались тысячи людей. Они стояли лицом к театру, спиной к мостовой, в плотной шеренге, вытянувшейся не на одну сотню метров. Большой наряд полиции удерживал свободным проход между фасадом и передним рядом зрителей.
Тод вторгся в проход, когда охранявший его полисмен был занят женщиной, у которой лопнул пакет и раскатились апельсины. Другой полисмен крикнул, чтобы он убирался к чертям на ту сторону улицы, но он рискнул пойти дальше. Сейчас им было не до того, чтобы гоняться за Тодом. Он заметил, как они встревожены и как осторожно себя ведут. Если им надо было кого-нибудь арестовать, они добродушно подтрунивали над нарушителем, обращая дело в шутку, — пока не выводили его за угол, где начинали охаживать дубинками. Им приходилось быть вежливыми только до тех пор, пока человек оставался частью толпы.
Тод был еще в самом начале узкого прохода, а ему уже стало страшно. Люди выкрикивали что-то насчет его шляпы, его походки, его одежды. За ним волной катились улюлюканье, гогот, рев, изредка перерываемые визгом. За визгом обычно следовало внезапное движение в плотной массе людей, и часть ее накатывалась на полицейскую цепь — там, где она была пореже. Как только этот вырост заталкивали обратно, толпа вспучивалась в другом месте.
Когда начнут появляться звезды, полицейские силы придется удвоить. При виде своих героев и героинь толпа станет бесноватой. Какой-нибудь незначительный жест — не в меру лестный или не в меру вызывающий — приведет ее в движение, и тогда ее не остановишь ничем, кроме пулеметов. По отдельности, каждому, может быть, просто захочется получить сувенир, но стадом они будут рвать и крушить.
Молодой человек с микрофоном вел репортаж. Своим захлебывающимся истерическим голосом он напоминал проповедника на радении, взвинчивающего паству до экстатических судорог.
«Какая толпа, друзья! Какая толпа! Здесь, у „Персидского Кана", собралось, наверное, десять тысяч взволнованных, шумных кинолюбов. Полиция не может их сдержать. Вот, вы слышите этот рев?»
Он протянул микрофон, и ближайшие к нему с готовностью заревели.
«Вы слышите их? Это бедлам, друзья. Настоящий бедлам. Сколько волнения! Из всех премьер, какие я видел, эта — самая… самая… бесподобная, друзья! Сдержит ли их полиция? Сможет ли сдержать? Кажется мне — нет, друзья…»
Ворвался еще отряд полиции. Сержант умолял репортера стать подальше, чтобы публика его не слышала. Полицейские ринулись на толпу. Она позволяла теснить и пихать себя по привычке — и потому, что не имела перед собой цели. Она терпела полицию, как терпит мальчика слон, позволяющий погонять себя легкой палочкой.
Людей хулиганского вида Тоду попадалось очень мало; рабочих не было совсем. Толпу составляли небогатые обыватели, и каждый второй был из его факельщиков.
Уже у самого края толпа, всколыхнувшись, закрыла проход, и Тоду пришлось пробиваться. Кто-то сшиб с него шляпу, а когда он нагнулся за ней, кто-то дал ему пинка. Он сердито обернулся и увидел, что окружен людьми, которые над ним смеются. У него хватило ума засмеяться вместе с ними. Толпа сразу сделалась благосклонной. Тучная женщина хлопнула его по спине, а мужчина подал ему шляпу, перед этим аккуратно обтерев ее рукавом. Другой мужчина крикнул, чтобы ему дали пройти.
Проталкиваясь и протискиваясь и все время стараясь делать вид, будто это доставляет ему удовольствие, Тод выбрался наконец на волю. Приведя в порядок одежду, он подошел к автомобильной стоянке и сел на низкую подпорную стенку, охватывавшую ее спереди.
Прибывали все новые и новые группы зевак, целыми семьями. Он заметил, как они преображаются, влившись в толпу. Пока они были сами по себе, они выглядели робкими, чуть ли не боязливыми; но, став частью толпы, они становились наглыми и задиристыми. Счесть их безобидными ротозеями было бы ошибкой. Они были ожесточены и свирепы — особенно люди средних лет и пожилые, — и сделали их такими скука и разочарование.
Всю жизнь они маялись на какой-нибудь нудной, утомительной работе — за прилавками, конторскими столами, в поле, у разных отупляющих машин, — откладывая по грошу и мечтая о дне, когда накопленное купит им досуг. И вот этот день настает. У них — постоянный доход, десять-пятнадцать долларов в неделю. Куда еще поехать, как не в Калифорнию — апельсиновый, солнечный край?
Прибыв сюда, они обнаруживают, что одного солнца — мало. Апельсины надоедают — и даже груши авокадо и плоды страстоцвета. Ничего не происходит. Неизвестно, куда девать время. Для досуга они не оснащены духовно, для наслаждений — денежно и физически. Неужели они надрывались всю жизнь ради какого-то убого пикника?
А что еще тут есть? Они смотрят на прибой в Венеции. Там, где они жили, наверное, не было океана, но если ты видел одну волну, ты видел их все. То же — и с самолетами в Глендейле. Хоть бы самолет когда разбился и пассажиры погибли в «бушующем пламени», как пишут газеты. Но не разбиваются самолеты.
Ознакомительная версия. Доступно 20 страниц из 97
