Меня провели, как последнего дурака, никакой это не прямой эфир, это просто съемки.
Справа уже стоял Отто. Его мощный замах я еще как-то смутно помню. А вот сокрушительного удара в челюсть – нет.
2
Очнулся я от ласкового поглаживания по лицу и нежного поцелуя в губы. Потом почувствовал, что на лоб положили холодный компресс. Голова болела, но не очень. Челюсть ломило гораздо круче. Не дай бог перелом!
И вдруг я все вспомнил: и телевизионный позор, и собственную тупость, и подлый удар Отто. Надо было сразу их всех загасить! Чего ждал, чего тянул! Дур-р-рак! Все провалилось, все… И я зарычал от злости.
– Что, милый, больно? – тревожно спросила жена.
Я мгновенно открыл глаза. Вероника сидела на краешке кровати и, плача, глядела на меня.
– Ты… ты что здесь делаешь?
– В тюрьме сижу, – сквозь слезы улыбнулась Вероника, – вместе с тобой и Алисой.
– Какой еще Алисой?
– Дочкой твоей, – съязвила Алиса.
Я приподнялся, откинулся на спинку кровати. Ё-моё! Это не кошмарный сон.
Это кошмарная явь. Девчонок все-таки взяли в заложницы. Что же ты, Марат! А что Марат? Убили, наверное… Эх, какой друг был!
И теперь в камере три на четыре метра сидим я, жена и дочка. Три замызганные койки, параша, столик, тумбочки, скамья. Решетка во всю стену.
И, опираясь об эту решетку, в развязной позе стоит моя дочь и нагло курит, выпуская струйки дыма между прутьев.
– Ты чего это куришь, Алиса?
– Сигареты, – последовал хамский ответ; совсем от рук отбилась, соплячка.
– А почему ты куришь?!
– А я в царских застенках всегда курю. В знак протеста.
– Бонн, ты не будешь сильно злиться, если и я закурю? – спросила Вероника. – Нервы.
– Да делайте вы что хотите! Только дайте мне хорошее средство от боли. И не плачь, не надо любимая. Все обойдется.
Алиса затушила сигарету о стену камеры, метко бросила окурок в парашу.
– Не свинячь в камере! – прикрикнул я.
– Ой, какой суровый пахан в камере объявился… – саркастически заметила дочь. – Сразу видно, что всю жизнь в тюрьме прокантовался.
– Алиса, прекрати! – прикрикнула Вероника. – Таблетки и стакан в моей тумбочке. Слушайся пах… папу.
Дочь притворно скорчила виноватую мину и растворила в стакане воды две большие таблетки. Протянула мне.
– На, папа, пей.
– Спасибо, доча. И нечего хамить.
– Извини, па…
– Сколько время?
– Девять утра, папа. Ты всю ночь спал. Я кофе хочу…
– Потом, доча, потом…
– Когда потом?
– Алиса! Прекрати капризы…
В коридоре послышались шаги. Они становились все громче. Потом голоса. Человека четыре, наверное. Или пять.
Я встал и подошел к решетке. Толстые прутья. Прочные. Зазоры широкие. Попытался выглянуть наружу. Просторный коридор. Пахнет хлоркой. По обеим сторонам тянутся камеры-клетки. Там темно и тихо. Но в них кто-то есть. Слышу тихое дыхание. Человек тридцать, наверное. Спят. Уже успели повязать кучу народа, скоты…
Мы в самой крайней клетке, у стены. Перед нами камеры нет. На ее месте уголок охранника. Вертухай сидит за столом, наводит глянец на пистолет. На нас не обращает ровно никакого внимания. Целиком поглощен своей пушкой.
Шаги все ближе. Узнаю голоса. Псевдокнязь Арнольд, предатель Отто, пират Вильгельм и врач Нортон. Расположение духа у предателя и трех его корешей-людоедов отличное. Шутят, смеются.
– Девочки! Живо в дальний угол камеры! – шепотом скомандовал я. – Что бы ни произошло – не двигаться. Выполнять все мои приказы.
Девочки недовольно вздохнули, но все же послушались. Сели в изголовье моей кровати.
О'кей. Голова уже совсем не болит, челюсть так себе, терпимо. Хорошее лекарство.
– Хорошее лекарство, Алиса, спасибо.
– Всегда пожалуйста. А что ты собираешься делать?
– Молча сиди и не рыпайся.
– И кто после этого хам?
– Прости, Алиса, видишь, папа занят…
– Да уж, вижу. Всегда мечтала сходить к тебе на работу в тюрьму.
Вот стервозина малая!
Итак, один охранник плюс четыре урода… Получается пять.
Вряд ли по дороге встречу больше тридцати охранников. Да, есть шанс выбраться. Главное, чтобы замок открыли.
…Они появились перед клеткой, словно экскурсанты в зоопарке. Начали нас пристально разглядывать, обсуждать… Оглядев Алису с ног до головы, пират Вильгельм кивнул головой, цокнул языком, присвистнул, похабно оскалился.
– Эй, куколка! Подойди к дяде Вильгельму, дядя Вильгельм даст тебе в ротик вкусную конфетку!..
Наш ответ не заставил себя долго ждать. Алиса обложила «дядю Вильгельма и его конфетку» таким отборным ядреным трехэтажным матом, что старый пират оцепенел и тупо распахнул рот, будучи не в силах что-либо противопоставить великой и могучей смеси русского и английского языков.
А я решил при первой же возможности перевести ребенка в другую школу.
Оставив Вильгельма в покое, Алиса переключилась на Отто:
– Че ты вылупился, старый козел? Чмо гвардейское. Это ж надо – дочь и внучку в тюрягу засадить. В заложники он нас взял. Да ты знаешь, куда и что тебе за это надо засадить? За что тебя взять и подвесить?
И Алиса довольно подробно и живописно поведала, что, куда и в какой последовательности генералу Фишеру надо запихивать, за какие места подвешивать…
Генерал густо покраснел и нахмурился.
«Фигушки, – подумал я, – Алису вообще не надо больше пускать ни в какую школу».
Хотя ребенок, если вдуматься, все делал правильно. Если бы они из себя вышли и отомкнули замок…
– Господин Бонифаций, вам не кажется, что к воспитанию дочери следует относиться основательнее, – холодно процедил Арнольд.
– Ах, от кого мы это слышим! – всплеснул я руками. – Людоед захрюкал. Не верю своим ушам! Чудо природы! Говорящее животное! А ну, вякни еще чего-нибудь, алгаст безродный! Не томи душу, гавкни! Вы, ребятки-собачатки, уже сыскали свой эликсир? А книжку вашу из библиотеки никто не спер? На туалетные нужды гвардейцы ее покамест не изорвали? Что молчите, шакалята? Язык человеческий забыли? Да, да… Но что делать! У вашего свинячьего хобби масса побочных эффектов. От Акеллы привет вам и наилучшие пожелания. Он, кстати, скоро в гости к вам приедет…
– Откуда ты… – Вильгельм сжал кулаки и подступил к прутьям.
