Ознакомительная версия. Доступно 21 страниц из 105
Если бы речь шла о битве на Арене, Саша сказал бы, что все прошло на удивление удачно. Потери – двое. Остальные отделались кто чем – мелкими ожогами, ссадинами, синяками. Противник смят, деморализован и капитулировал. Чего еще желать?
А если бы ему сказали заранее, что Женька, молодой, заводной парень, имеющий, по всеобщему мнению, шило в заднице, лишится ноги? Лишится навсегда и в лучшем случае обзаведется мало отличимым от живой конечности протезом инопланетного производства? Постарался бы он, капитан, принять другое решение, или сознательно пошел бы на жертву, ради успеха всей операции в целом? Если бы такая судьба ждала его, Трошина, он не раздумывал бы. А обречь на инвалидность друга?
Саша тряхнул головой, отгоняя мрачные мысли. Что-то в последнее время он стал слишком часто задумываться о смысле жизни, о причинах и следствиях тех поступков, которые совершают люди. Это вселяло в него неуверенность, а ему так необходима была сейчас железная воля и убежденность в правильности принимаемых решений. Потому что большинство этих решений определяли их дальнейшую судьбу. Не его – их всех.
– Капитан, Дан говорит, что пленные созрели для беседы.
Лигов занимался делом весьма необычным – он предпринимал меры для того, чтобы сдавшиеся далатиане не могли обрести свободу по собственному желанию. По его словам, это было не сложно, но долго – а Саша и представить себе не мог, каким образом можно обездвижить существо, способное изменять форму. Во всяком случае, веревки и наручники здесь явно не годились.
И еще было очень интересно, как это они «созрели для беседы». По словам Лигова, если для большинства разумных существ имелись разного рода «сыворотки правды», то для метаморфов таковых не существовало в принципе – изменить химизм организма для них было немногим сложнее, чем увеличить вдвое собственный нос. При мысли о том, каким методам добывания информации прибегнет Дан, у Трошина по спине ползли холодные мурашки. Он был почему-то уверен, что эти методы ему не понравятся.
* * *
И все-таки он подсознательно ожидал увидеть наручники – может быть, потому, что ничего лучшего не мог себе представить. Да и то сказать, опыт общения с чужими был только на Арене, а там остановить – значило, однозначно, убить. Здесь же все было иначе – Штерн, по каким-то своим причинам соизволивший полностью сохранить свой привычный облик, столь же привычно восседал за своим столом. Такое впечатление, что сотрудники пришли на разбор полетов… а не на допрос шефа с пристрастием.
Впрочем, кое-что отличалось от обычного антуража кабинета. Например, четыре стула у стены были заняты – там восседали, если можно так сказать, фигуры, даже близко не имеющие с человеком ничего общего. Просто комки глины… или пластилина, серого цвета – ни конечностей, ни глаз и иных «отличительных признаков». В первый момент их можно было вполне принять за предметы неодушевленные, и Саша, не знай заранее, с кем предстоит иметь дело, так бы и сделал. И что с того, что «предметы» эти постоянно находятся в движении, их форма – бесформенная по определению – постоянно изменялась, как будто текла. Так свеча оплывает под воздействием огня, только в данном случае изменения происходили быстрее.
Когда они вошли в кабинет, там никого, кроме далатиан, не было. Ни охраны, ни грозных стволов, нацеленных на чужих. И тем не менее они совершенно спокойно оставались на своих местах. И даже Штерн не сделал попытки подняться навстречу посетителям – а это было неизменным ритуалом независимо от того, кто входил в эти стены. Обычно шеф всегда вставал, выходил из-за стола, протягивал руку… теперь же остался неподвижен, и даже руки, лежащие на полированной крышке стола, не шелохнулись. Как приклеенные.
– Я думаю, стоит всех позвать, – заметил, стоя в дверях, Трошин, невольно поймав себя на странном ощущении.
Ощущение было необычным и настолько сильным, что сомневаться в его истинности не приходилось, своим инстинктам Саша доверял. Он вдруг понял, что сейчас он здесь не главный. То есть не просто уступил роль командира, став одним из равных, – таковое случалось достаточно часто и раньше, будь то планирование стратегии на следующую Арену или банальный спор с женой из-за какой-нибудь мелочи. Даже в присутствии Штерна, дававшего очередные ценные указания, он, Трошин, всегда сохранял за собой какие-то права… хотя бы право послать всех к бесу, повернуться и хлопнуть дверью.
Теперь же он почувствовал себя пешкой, хозяин которой, великий шахматист, намерен сделать ход. Имеет ли право пешка задумываться о том, каковым этот ход будет, какие последствия вызовет? Пешка должна бездумно и безразлично ожидать команды, да и потом выполнять ее механически, не шевеля извилинами и не открывая рта. Кто она такая, пешка, чтобы хотя бы поднять взгляд на хозяина?
– Да-да, конечно… – Лигов ответил как-то по-особому небрежно, вскользь, мимоходом… Так ребенок, воскликнувший «ой, мама, смотри – собачка!», натыкается на равнодушное «угу» замотавшейся за день родительницы, которая, наверное, даже толком не расслышала обращенной к ней фразы.
Сердце екнуло. Вот он, шахматист… неторопливо опускает свою задницу в одно из кожаных кресел. Трошин обернулся, пробормотал столпившимся в приемной, чтобы заходили – пробормотал вяло, даже удивляясь самому себе, с чего бы его волновали такие вещи. А затем побрел к ближайшему креслу.
В голове мелькнула мысль: а если заставить себя сейчас повернуться и выйти? Интересно, получится ли? Или организм, по каким-то пока еще не понятным причинам, взбунтуется и откажется выполнять команду мозга. Пожалуй, это его не удивило бы – чего-то в этом духе стоило бы ожидать. Он подумал, что сопротивляться ему не хочется. Даже нет, не так… о сопротивлении было даже думать неприятно. Гораздо проще пустить все на самотек, подчиниться – легко и без душевных мук отдаться на волю течения. Скрипнуло кресло, принимая в себя его немалый вес. Рядом рассаживались друзья, спокойно, без вечных взаимных подколок – вообще не издавая ни звука. Просто входили, садились и замирали – ничем не лучше, чем приклеенный к своему месту Штерн.
Лигов, не поднимаясь с кресла, протянул руку и взял со стола небольшой прибор. Некоторое время крутил какие-то ручки…
И все наваждение пропало разом. Мир вновь обрел краски, мозг – свободу не только мыслить, но и отдавать реальные команды телу. Из-за спины послышалось короткое ругательство, голос принадлежал Петру. Вернулись звуки – теперь было слышно дыхание товарищей – неровное, даже какое-то… возмущенное, что ли. Если дыхание может быть возмущенным.
– Поясняю, – Лигов заговорил своим обычным спокойным голосом, – этот прибор создает поле, подавляющее один из компонентов мозговой активности, известный вам под понятием «воля». Действует на всех разумных рас биологического типа, правда, требует определенной подстройки. К сожалению, радиус действия ограничен, и требуется не менее двадцати минут, прежде чем свобода воли будет полностью подавлена. Также излучение экранируется любым материалом толще э-э… девяти миллиметров. Кажется. Излучение может быть объемным или поляризованным. Последний вариант вы можете наблюдать, сейчас на заключенных поле действует, на вас – нет. Находясь под воздействием поля, объект полностью лишен возможности принимать самостоятельные решения.
Ознакомительная версия. Доступно 21 страниц из 105
