с белорусами никаких эксцессов не возникло. Они были искренне рады переходу под власть царя, воссоединению с русскими братьями. Общая радость была и в России, страна снова славила Ивана Васильевича, праздновала еще одну его великую победу. Снова весело и восторженно звенели колокола, сыпались награды на воевод и ратников. 26 февраля Государь с армией выступил в обратный путь. Хотя вскоре стало ясно, что литовцы перемирие нарушают. После отъезда в Молдавию Дмитрия Вишневецкого король назначил старостой Черкасским и Каневским его племянника, Михаила. Он был убежденным католиком, верно служил Сигизмунду. Михаил увлек часть днепровских казаков воевать с русскими. Даже присоединился для этого к аккерманским татарам, устроили совместный набег на черниговские и стародубские волости, разоряли деревни, осадили городок Радогощ и сожгли посад. Но на них выступил северский воевода Иван Щербатый с ратниками, местным ополчением и казаками. Перехватил и наголову разгромил Вишневецкого.
А в Великих Луках, где Иван Васильевич распустил войско, он получил донесение от смоленского воеводы Морозова. Тот докладывал: казачий атаман Алексей Тухачевский прислал к нему пленного литвина, пойманного недалеко от Мстиславля. От него узнали: 21 февраля, как раз когда неприятельские паны обратились к боярам о перемирии, литовский воевода Зиновьевич выступил к Стародубу, «и с ним литовские люди изо Мстиславля, из Могилева, из Пропойска, из Кричева, из Радомля, из Чечерска, из Гоим, а вышел по ссылке Стародубского наместника — хотят город сдати» [461]. Наместником Стародуба был князь Василий Фуников-Белозерский, а «для осадного времени» к нему был назначен второй воевода, Иван Шишкин-Ольгин — родственник Адашева, и они уже «сослались» с литовцами, чтобы «город сдати»! Царь спешным порядком погнал в Стародуб воевод Плещеева и Аксакова с отрядом дворян. Литовцев сумели опередить, изменников арестовали и отправили в Москву.
Казалось, больше ничто не омрачало торжество. Иван Васильевич ехал домой под песнопения благодарственных молебнов, сквозь толпы людей, выходивших на дороги поздравить и приветствовать своего защитника. В праздничном ликовании, в отблесках яркого весеннего солнца на победоносных саблях, доспехах, окладах икон отходили на второй план и боярские интриги, и изменники. В своей радости государь готов был примириться со всеми. Преднамеренно подчеркивал заслуги Владимира Старицкого, на самом деле никакие — двоюродный брат проделал поход в царской ставке, и не более того. На обратном пути Иван Васильевич специально заехал к нему в Старицу, пировал с Владимиром и его матерью Ефросиньей. Неужели они не должны были оценить протянутую им руку дружбы? Неужели не могли понять — они же родственники. И Отечество у них одно, общее. Вон какие великие дела удается совершать вместе!
Да, казалось, что многое повторяется. Как после взятия Казани. Победа, торжества. А Мария, как когда-то Анастасия, провожала его в поход непраздной. 21 марта возде Крылатского прискакал навстречу тот же самый боярин Траханиотов, сообщил о рождении сына! В Москве на Арбате ждал Макарий с духовенством, и государь, как и прежде, благодарил их за усердные молитвы. От Арбата он пошел пешком сквозь массы москвичей, запрудивших улицы. А после праздничных служб в Успенском соборе, добравшись до своих палат, усталый царь целовал молодую жену и младенца — его назвали Василием…
Увы, повторялось не только хорошее. Маленький Василий прожил лишь пять недель. Сильвестра, Адашева, Курлятева рядом больше не было. Но оставались другие недоброжелатели. А Иван Васильевич с Марией через некоторое время после смерти младенца отправились в Переславль-Залесский, в Никитский монастырь. Тот самый, где государь и Анастасия когда-то зачинали Ивана после смерти Дмитрия. Поехали на освящение построенного там храма святого Никиты Столпника. Наверное, лелеяли и надежду помощью святого Никиты обрести нового ребенка… Многое повторялось, но жена рядом с царем была уже другая. С любопытством разглядывала красивыми большими глазами незнакомые ей русские места. Не так уж твердо выучив русский язык, трогательно просила монахов молиться «об устроении земстем и мире всего православного христианства» [462]. Но до «мира» и «устроения» было далеко. Измены тоже повторялись.
Глава 22
Иван Васильевич становится Грозным
О взятии Полоцка царь известил шведов, датчан. Прикинул, что такая победа должна подействовать и на Девлет Гирея, направил в Крым посла Афанасия Нагого. Он должен был сообщить о выдающейся победе и передать, что царя ссорили с ханом только Адашев, Висковатый и Шереметев, что они уже наказаны, теперь ничто не препятствует дружбе, и Иван Васильевич готов присылать «поминки». Конечно, указание на «виновных» было всего лишь дипломатическим ходом. Висковатый и Шереметев никаких наказаний не понесли, оставались на высоких постах. Просто хану давали возможность переменить политику, не теряя собственного достоинства. Он оценил. Разумеется, не осуждение «ссоривших» — а насколько сильна Россия. Согласился мириться.
В любом случае в его миролюбие государь не слишком верил. В мае 1663 г. он лично отправился инспектировать крепости на южных рубежах — Белев, Одоев. А во время этого объезда смоленский воевода Морозов доложил ему, что прибыли делегаты от Сигизмунда. Но не полномочное посольство для заключения мира, а только для предварительных переговоров. Причем литовцы опять вознамерились сыграть на разногласиях между царем и боярами. Ехали не один, а два посланника! Один от короля к Ивану Васильевичу, а второй от архиепископа Виленского и радных панов — к митрополиту и Боярской думе! Но Иван Васильевич, узнав об этом, тут же придумал, как нейтрализовать интригу.
Его отец построил одну из своих резиденций довольно далеко от столицы, в Александровской Слободе. Государь тоже любил бывать в ней. Из южных крепостей он поехал туда, а своим приставам в Смоленск послал инструкцию — посланника Быковского, направлявшегося к нему, в Москву не завозить, а от Можайска повернуть на Александровскую Слободу. Но и бояр Иван Васильевич вызвал туда же. А ко второму посланнику навстречу выслал гонца, который объявил: бояр в столице нет, они с царем «на потехе», и его тоже повезли в Александровскую Слободу. При этом приставам было велено бдительно присматривать за литовцами, чтобы к ним не приходили посторонние и никто бы не вел с ними разговоров [463].
Таким образом, их сепаратные переговоры с боярами были сорваны. Тайные встречи в Александровской Слободе, в отличие от Москвы, устроить было проблематично. Двум посланникам пришлось вести одни переговоры — с царем и Боярской думой. На них литовцы заверили, что полномочная делегация приедет позже, просили для этого продлить срок перемирия. Макария светские дела не касались, он уже неоднократно указывал
