Так думать нельзя! Противопоказано. Опасно!
Пусть он освободился. До конца. Пожалуйста…
Две руки держат меня, как жгуты лианы, обвили всю спину. Наверное, если б была такая возможность, чисто физически, обняли бы всё тело. Пуховик сильнее прилегает, и я чувствую, как мне становится жарко. Но это так незначительно, так неважно. Шелуха. Да пусть вся взмокну, не дернусь! Не скажу.
Стоим так долго. По моим меркам. Что происходит с Денисом, боюсь представить. Как и пошевелиться. Мои ноги давно не чувствуют пола, но в воздухе не болтаюсь, замерла, чтобы не спугнуть его радость.
Радость!!!
Что-то невероятное! Никогда, никогда я не видела его таким…
Не представляю, что могло произойти, как и о чём он поговорил с мамой, но это точно того стоило. Стоило сорваться, молчать, не тревожить настрой и решительность. Это того стоило… Если связь их восстановилась, если хоть малюсенький румянец жизни появился у Лили!
Замечаю удаляющиеся спины доктора и медсестры, он её, надо сказать, почти уводит, видно, как ей хочется обернуться, увернуться. Нет, иди, куда шла. Нечего тут любопытничать, рот разевать на чужую радость. И засматриваться тоже не нужно!
Не могу сфокусироваться на одной точке, взгляд блуждает, и в тот момент, когда я уже готова пошевелить хотя бы головой, Денис меня отпускает. На пол — рук не размыкает.
Приятно… Невероятно.
Улыбается, так же открыто, светло. Спокойно.
Я должна быть здесь!
— Умеешь. — Говорю и смотрю Денису прямо в глаза.
Дышит тяжело, с каждым вдохом всё тяжелее, отмечаю, как вспарывает грудь, как она у него вздымается.
Я знаю, он ничего не обещал. Ничего и никогда. Просто приходил, просто помогал, защищал, охранял, заботился, предостерегал. Просто был «здесь». Всегда.
Хотелось «любви-звездопада», хотелось искр, взрывов, вытянутых шлейфов комет, больших взрывов. Безумия, помешательства, сумасшествия… Такое будоражит, завораживает, бередит — подчиняет. Привязывает. Но сейчас я свободна, как никогда.
Не привязана, не прицеплена.
Я могу уйти. Могу стоять. Могу смотреть. Могу отвернуться. Могу уйти. Могу остаться. Могу улыбаться. Могу разрыдаться. И он поддержит, даже сейчас, когда сам еле-еле справляется с эмоциями.
Мне не нужны обещания. Этого взгляда, этих слов достаточно. После всего мы остались такими. Променять это на яркую, но короткую вспышку — безрассудство. Нет, даже не так. Глупость! Несусветная, трусливая, тщеславная. Эгоистичная. Требовать абсолютной любви — желать постоянные доказательства, хотеть жертв. Понимаю это сейчас. Прямо здесь.
Я не хочу.
Хочу отдавать. Дарить. Так же быть «здесь».
Чувствую, как начинаю дрожать. Не холодно, не жарко — трепетно! И так хорошо. Так хорошо!
Но я должна сказать, предупредить, признаться…
— Я почти ушла. Это предательство, да?
— Но вернулась.
Нос начинает пощипывать, пелена застилает мне глаза.
— Вернулась! Но ты бы не ушёл…
— Не знаю. — Улыбка чуть меркнет, но совсем не исчезает.
— Я боюсь, что ты можешь уйти. — Признаюсь неожиданно. И ему, и самой себе. Но мне не страшно. Я свободна. Могу признаться, могу нет. Не боюсь, что не поймёт, вообще ничего не боюсь.
Становится серьёзным. Вмиг. Не прежним, нет, но безумно серьёзным.
— Мия, ты давно стала той частью моей жизни, о которой я никому не рассказываю. И не расскажу. Той частью, которая останется даже если я останусь навсегда один, которая поможет мне выжить, а потом и жить. Ты правда боишься, что такой вот я уйду?
Всё. Слезы текут, их не остановить. Бесшумные, соленые. Сильные, но радостные: абсолютного счастья. Я ничего не вижу. Я Его не вижу, но чувствую. Он снова крепко обнимает. Целует в волосы, в макушку. А у меня мир становится Миром!
У меня всё хорошо.
Я умеют любить. Хочу любить. Люблю!
87
— Со следующей секунды слёзы станут платными. — Сквозь пелену нового Мира слышу вполне себе рациональное, ростовщическое. И наглое!
— Что? — До конца не понимаю, но на всякий случай спешно вытираю всё лицо, заметая и намёк на улики.
— Не люблю сырость.
Денис смотрит сверху вниз, близко-близко, не размыкая объятий. Смотрит и улыбается.
Опускаю голову. Вот же ж!
— Придется потерпеть. Я вроде как плакса. — Бурчу себе под нос, но он точно слышит. Денис всё и всегда слышит, ага.
— Ну да, за четыре года-то накопилось. — Обнимает своей беззаботностью, притягивая к себе ещё сильнее.
Утыкаюсь Денису в грудь и чувствую, как накатывает неконтролируемый смех. Боже, я как калейдоскоп кустарного производства, все эмоции вперемешку. Но балом правит всё-таки счастье.
Абсолютное счастье. А оно, наверное, не может быть тихим, просто не способно. Хочется кричать и скакать, как маленький ребенок. Смеяться и не помнить ничего плохого. У-ух, не припомню, когда в последний раз так хотелось чудить.
Решаюсь начать с малого. Шажочком японочки:
— Научи меня всему, что умеешь. — Говорю, отсмеявшись, и снова поднимаю голову, чтобы увидеть Дениса.
— Тебе напомнить, какой у меня стаж троечника? — Выгибает бровь, ухмыляется. По-доброму.
— Ну, нет, без ущерба оценкам! — Хмурюсь, не хочу, чтобы он пошёл на попятную, что, жалко что ли научить?! Столько всего умеет, я тоже хочу.
Ох, а ведь действительно хочу. Обычно всё происходило по накатанной, нужно учиться — учусь, нужно отлично учиться — отлично учусь, нужно увлечение иметь — ударяюсь в языки. Пожалуй, только хобби с переводом и было действительно, по-настоящему моим. Жаль, временным…
— Нет, я хочу уметь это только один. — Отвечает, немного подумав.
— Что за…
— Загадочность? — Посмеиваясь, перебивает.
Улыбается во все тридцать два, разматывая всю напряженность, какая ещё могла остаться после пережитого за эти дни. За всю неделю! Принимаю вызов на веселье.
— Ага, ГАДочность!
— Что поделать, стаж гада у меня тоже есть. — Наклоняет голову на бок и внимательно смотрит в ответ.
— Внушительный такой.
— О, не то слово. — Тихо смеется. — Мия, ты хочешь чего-нибудь?
Не понимаю, про что именно он спрашивает. Не очень-то привычно видеть Дениса таким расслабленным, а не по-взрослому серьезным. Теперь я хотя бы снова чувствую, что мы ровесники.
— Например?
— Сходить, посмотреть, покрушить? — Нежно гладит по волосам, разметая все мои мысли.
