подруга!» - спокойно ответил внутренний голос – «а по-твоему, двадцать пять лет заключения этому милому парняге дали за то, что он дорогу на красный свет переходил? Очнись, милочка»!
По совету внутреннего голоса я решила «очнуться», поскольку стать новой жертвой этого человека в лесу мне совсем не хотелось. Я осторожно скосила глаза - Жемчуг медленно переставлял лапы и не сводил глаз с преступника.
«Только не вздумай броситься на него. Это неоправданный риск. Мы оба с тобой погибнем» - думала я, двигаясь впереди маньяка.
«Не ерунди! Волк – твой шанс остаться в живых! Вот уж не думала я никогда, будто Анабель Рошаль такая мямля! Может быть, зря госпожа Шнайдер писала бабушке гневные письма и называла тебя бичом Божим?» - снова послышалось у меня в голове.
Скажу сразу – я не испугалось того, что могу беседовать сама с собой – я вообще тогда ни о чём не думала…
«Ну, как хочешь!» – я ощутила эмоцию, которую могла бы рассматривать, как равнодушное пожатие плеч – «Жемчуг! Взять!»
Я поняла, что в этот момент наша ментальная связь с волком была сильна, как никогда, поскольку успела боковым зрением увидеть, что он в один прыжок преодолел расстояние между нами, и вцепился в руку с ножом. Как учили – выше локтя!
Преступник кричит от ужаса и боли. Я падаю на землю. Это всё. Конец. Я думаю и осознаю происходящее гораздо дольше, чем это происходит на самом деле. Темнота и тишина.
Мне снится что-то… я иду по нашему старому поместью, точно, вот оно, долго иду, мы разговариваем с бабушкой Анелией. Она совсем не старая ещё, и снова смеётся, как тогда, раньше, до смерти дедушки Марка. Но о чём мы говорим? Я не улавливаю отдельные фразы, только общий смысл – нам обоим на редкость хорошо и совсем не хочется прощаться…
Сознание возвращалось ко мне постепенно. Я долго тихо лежала, прислушиваясь к своим ощущениям.
«Да ладно тебе притворяться-то!» - я снова слышала этот настойчивый голос в твоей голове –«я же знаю, что ты жива».
«А как тебя зовут?» - решила я ни с того, ни с сего, вступить в мысленный диалог.
«Зовут? Х-м! Называй меня шизой! Мне так привычно!»
- Пикает что-то! Люди! АУ! Хто тута есть живой? Я говорю, пикает у Аньки нашей хрень эта над головой! Бежите все сюды! – у меня над ухом раздавался дикий вопль Донатия.
Я осторожно открыла глаза. У меня на животе сидел домовой и орал, что есть мочи. Так вот, откуда тот противный писк в моих ушах? За спиной у меня были какие-то хитроумные приборы, они и издавали тот мерный писк. Он немного изменился после того, как я пришла в себя. А вопль Донатия заставил меня открыть глаза.
Я сфокусировала зрение на его ногах, по-прежнему в лаптях, и с трудом спросила:
- И как ты сюда прошёл?
- Так этот, полудурок твой принёс! – и с гордостью показал на старую тележку с неработающим колёсиком – а ты чаво вдруг всполошилася? Ты лежи, тебе покой надобен!
Ко мне прибежала молоденькая медсестра, посмотрела, умчалась обратно…
- … ну ладно, ежели уж ты так просишь, то так и быть, уважу! Херой ты наш!
Далее Донатий в красках и лицах стал рассказывать, что произошло дальше. После того, как я упала на землю и ударилась головой о какую-то корягу, а маньяк визжал от боли в раненой руке, на место преступления прибежали те, кому стоило там быть с самого начала – оперативные сотрудники. Они-то преступника и скрутили, забыв оказать ему первую медицинскую помощь… карета скорой помощи отвезла меня в госпиталь. Прогнозов никаких. Точнее говоря, не совсем так. По словам домового, Соньке врачи говорили, чтоб она молилась за то, чтобы я не осталась растением – сигналы мозга были, но слабые и нерегулярные…
Диму пускали редко – по документам он мне никто. Сонька была с дочерью Лизкой.
- Та ещё шкода – как неодобрительно заметил Донатий.
- Так что, когда этот полоумный твой примчал к нам домой, а ключёв-то и нетути… но сжалилси я, с условием – тут домовой многозначительно поднял палец вверх – чтобы меня с собой взял, а то больно тоскливо мне делается одному.
Донатий сполз с меня, подошёл к тумбочке, выкинул из вазы букет цветов, напился цветочной воды и степенно продолжил:
- Ежели б не я, так залечили бы тебя эти живодёры! Ты только глянь сюды – дрянь какую в тебя капать хотели – Маннитол. Тот хирурх говорил Соньке, что это средство против отёка мозга. Придурок. Я уж кричал ему, ежели б у тебя был тот мозг, так ты б ни в жисть за Димку свово замуж бы не собиралася. А вот не пара он нам, ой, не пара!
- Да не дёргайси ты, не благодари меня.
В мою палату быстрым шагом зашла очень милая пухленькая медсестра. С улыбкой что-то посмотрела, записала в блокнот, сказала, что сегодня меня даже покормят, и ушла.
- Какая женщина, нет, ну какая женщина! И сзади, и с боку приятная! – Донатий припал носом к холодному стеклу, которое вело почему-то в коридор, а не на улицу – А едьбу ты тута лучше не кушай! Я пробовал вон у того деда – та ещё мерзость! Хто ево знаеть… може он с её и помёр третьего дня? Киселя хошь? А я хочу!
У моей кровати стояли несколько людей и дружно меня подбадривали:
- Давай шаг, давай два! Молодец!
- Аня! какая ты храбрая! Мы очень гордимся тобой! – кареглазая девочка с золотистыми искорками в глазах радостно захлопала в ладоши.
- Спасибо, Лиза! – я улыбнулась ребёнку, который так напоминал мне мою мать.
Я сделала ещё один шаг до постели и устало опустилась вниз:
- Боюсь, что на сегодня достаточно – строго сказала давешняя медсестра, предмет мечтаний моего домового.
- Ну вот… - огорчилась Лизка – а можно нам будет прийти завтра?
- Еда – дрянь! – откровенно сообщил Донатий, доедая морковное суфле из моего ужина – блохастый твой передаёт тебе привет и слёзно просит, чтоб ты его забрала поскорее. Этот ужасть, Лизавета, похлопывает его по пузу и говорит, будто он хороший пёсик. Жалко блохастого!
Донатий вернулся с «полей» и теперь делился новостями.
- Димке твоему новую звёздочку дали. Одну,
