Ознакомительная версия. Доступно 21 страниц из 102
Еще до ареста оплакивали Киприан и Иустина и вся паства их мученическую кончину двадцати тысяч никомедийских христиан, собравшихся в храме на праздник Рождества. После того как глашатай императорский с амвона зачитал указ собравшимся выйти из храма и принести жертвы языческие, никто не вышел. И тогда храм подожгли. А пока подвозили к стенам бревна да бочки со смолой, епископ никомедийский Анфим, тот самый, что рукоположил в сан и самого Киприана, причащал и крестил оглашенных. Всех успел причастить. Все они и сгорели. Трупы обуглившиеся, кого опознали, родственники предали земле, остальных захоронили в общей могиле на городском кладбище. Храм порушили и, как оно обычно бывает, вывезли камни его за пределы города на постройку загородной резиденции одного из столичных чиновников, отвечавшего тут за нравственность.
Епископ Анфим провидением Божьим в огнище том уцелел. Некоторое время скрывался на попечении паствы в бедных окрестностях столицы, но все одно был найден и доставлен к цезарю. И усечен мечом. Из уст в уста передавались последние слова епископа никомедийского, произнесенные им перед казнью. «Неужели ты, царь, думаешь устрашить меня орудиями казни? – спросил святитель. – Нет, не устрашишь того, кто сам желает умереть за Христа! Казнь устрашает только малодушных, для которых временная жизнь дороже всего».
Помнили слова сии и Киприан с Иустиной, чья повозка неспешно и неуклонно двигалась в столицу имперского богоборчества.
Царственная Никомедия встретила их весенним благоуханием. Розовой пеной цвели вишни, миндаль, абрикосы. Крепкий бриз от изумрудных волн Пропонтиды врывался в город и шлялся, бродил по его улочкам и площадям подобно неприкаянному шалопаю, свежестью своей юношеской радуя изможденных жарой горожан. Яркие соцветия журавельника в горшках под окнами. Клетки с певчими птицами: щеглами да скворцами луговыми. Затворенные ставни лавок. Разноцветное тряпье, развешанное на веревках для просушки. Марево полуденного душного сна встретило арестантов и стражников в этих Афинах Вифинии, как называли ее услужливо при дворе. Минули и форум перед императорским дворцом, за которым виднелся дворец Приски, аккуратный, мозаичный, яркий, словно игрушка. И амфитеатр, возвышающийся по склону холма над дворцами. И форум, и дворец окружают заросли цветущего мирта, лавров, магнолий и кипарисов, чьи смолистые и сладкие ароматы насыщают дворцовую атмосферу благородством и особенной царственной статью. Мраморные статуи олимпийских божеств, как и повсюду в империи, обнажены, бесстыдны, вызывающи. Тут они совсем новые, белоснежные, без единого пятнышка или порчи. Видно, скульптор высек их из мраморных глыб недавно, не больше года назад.
В этот субботний полдень горожане уже отобедали – кто заветренным кусочком сыра с ячменной лепешкой и плошкой тушеных бобов, а кто и паровой скумбрией под лимонной шубой, – и теперь отдыхали, отдаваясь прохладной неге пропахшего солью и водорослями морского бриза. На улицах лишь несколько таких же приезжих на повозках, да припозднившиеся за дружеской трапезой чиновники в богатых одеяниях, да согбенный старец с узловатыми венами на ногах, страдающий от суставных и мозговых болей, да стайка детишек на углу, крутящих волчок на время.
Темница, в которую доставили антиохийских арестантов, располагалась неподалеку от императорского дворца и, как выяснилось по прибытии, оказалась забита заключенными под за- вязку.
– Что же вы их все везете и везете? – раздраженно взывал дежурный офицер, получая бумаги из рук веселого центуриона, который не чаял сдать узников под чужую ответственность и поскорее отправиться в обратный путь к жене и болящей дочери. – И ладно бы злодеев каких-то! А то иноверцев… А с душегубами мне что делать прикажете? Нет, забирайте свои бумаги обратно. Этих людей я не приму. Мне к вечеру разбойников привезут. Десять человек. На улице их оставлять? Простите. Заночуйте где-нибудь. Вам ведь только ночь переждать. А завтра все решится. С христианами теперь разбираются быстро.
Пришлось располагаться табором возле тюрьмы.
Вечером опечаленный центурион вместе с подчиненными и арестантами завалился в портовую попину, где собиралась, как и во всяком прибрежном городе, всякая шваль: пираты, проститутки, контрабандисты, беглые каторжники, авантюристы в поисках легкой наживы, армянские и персидские лазутчики под видом торговцев, спившиеся драматурги и солдатня.
В кабаке уже душно и кисло от нескольких десятков разомлевших и не всегда безупречно чистых человеческих тел. От жара раскаленных докрасна углей на кухне и вовсе не продохнуть. Запах жареной баранины, откормленных цыплят, тучной морской рыбы голубым дымком струится под потолок, вызывая у оголодавшего гражданина течение слюны, желудочное нетерпение. Вино в глиняных кувшинах с испариной уже на столе. Глубокая миска с тушеными бобами, от души приправленными чабрецом и перцем. Тарелка с овечьим и козьим сыром, на редкость свежим, должно быть только нынешним утром купленным у лавочника. Миска мелких олив, нерасквасившихся, твердых, духовитых. Кружок луканской колбасы, начиненной бараньим салом, рубленой печенкой, свиным огузком. Даже в холодном виде она хороша, а уж если поджарить немного на решетке да в скворчащей сковороде подать к столу, то и вовсе объедение. Хлеб из полбы, хоть и не царской природы, хрусток корочкой, ароматен в теплоте своей, а с сыром да кружком обжигающей колбасы – совсем отдельный, особый деликатес. А еще бараний бок в подпаленных иголочках розмарина, набитый требухой томленой и салом курдючным, что сочится по бороде, по рукам желтой смолой. Епископ с диаконисой, к удивлению сотрапезников, чревоугодия сторонились. Прочли, склонив головы, благодарственные молитвы, съели по кусочку хлеба и по ломтику сыра. Выпили кружку вина, щедро разбавленного водой.
– Может, уже завтрашним утром решится судьба ваша, – недоуменно расспрашивал арестантов Феоктист, – неужели не хотите хотя бы напоследок вкусить земных радостей?
– А разве в этом радость? – спрашивал в ответ Киприан. – Λέγω δὲ ὑμῖν, οὐ μὴ πίω ἀπ’ ἄρτι ἐκ τούτου τοῦ γενήματος τῆς ἀμπέλου ἕως τῆς ἡμέρας ἐκείνης ὅταν αὐτὸ πίνω μεθ’ ὑμῶν καινὸν ἐν τῇ βασιλείᾳ τοῦ πατρός μου[134]. Так сказано о часе нашем в Евангелии. Неужели ты думаешь, Феоктист, что возможно променять на что-то со стола сего будущий пир, что готовит для нас Господь?
– Хотел бы и я хотя бы одним глазком взглянуть на тот пир, – вздохнул Феоктист.
Ознакомительная версия. Доступно 21 страниц из 102
