Ребятишки отвернулись, пряча свои личики. Сяовэнь стала подталкивать их вперед, но они только вертели головами.
— Если бы мне кто-то дал так много денег, я бы сразу назвал его папой, — не унимался Лю Цзяньпин. — Если вы сейчас же этого не сделаете, я верну все назад дяде Вану.
Тогда дети повернулись и громко сказали:
— Папа Ван…
Ван Чанчи лишь ахнул, от этих слов он весь растаял и словно растворился в воздухе. Он закрыл глаза, из уголков которых тихонько потекли две дорожки слез.
— Как Дачжи? У него все хорошо? — спросила Сяовэнь.
— Я пришел как раз для того, чтобы сообщить тебе, что у Дачжи все прекрасно и о нем можно не беспокоиться. Хорошенько присматривай за Цинъюнем и Чжишан, чтобы вывести их в люди, — ответил Ван Чанчи.
— Я постоянно вижу его во сне, я виновата перед ним и ненавижу тебя, — сказала Сяовэнь, вытирая глаза.
— Ты меня ненавидишь лишь потому, что не знаешь, насколько он счастлив. Сейчас у тебя уже есть дети. Нам не хватало вовсе не детей…
Двадцать четыре часа назад Ван Чанчи написал в своей съемной квартире два письма, после чего пошел к школе, чтобы посмотреть на Дачжи. В школе в это время еще шли занятия, внутрь охранник его не пропустил, поэтому он присел в рисовой закусочной напротив и стал ждать. Через какое-то время к нему обратился хозяин закусочной:
— Если ты не собираешься ничего заказывать, зачем тут сидеть?
Ван Чанчи вытащил деньги и купил чашку рисовой лапши. Он ел, а сам посматривал в сторону школьных ворот. Рис он вскорости съел, а до окончания занятий оставалось еще два часа. Ван Чанчи бездумно смотрел то на деревья в школьном сквере, то на учеников, которые занимались физкультурой на спортплощадке. Неизвестно, как долго он сидел, только хозяин постучал пальцами по столу и пристал к нему снова:
— Ты уже давно все съел, почему никуда не уходишь?
Ван Чанчи, весь красный от стыда, поспешно вытащил деньги и попросил еще одну чашку рисовой лапши. Ему вынесли новую порцию. Наученный горьким опытом, на этот раз Ван Чанчи ел как можно медленнее, он просто хотел потянуть время, чтобы подольше посидеть на этом месте. Однако, как он ни старался, есть чашку лапши бесконечно он не мог. Не прошло и получаса, как он снова все съел. Про себя он рассудил: «Я уже съел целых две чашки, не будут же меня снова выпроваживать?» Но к его удивлению, когда до звонка оставалось лишь полчаса, хозяин лавки снова подошел к нему и спросил, почему он все еще не ушел. Ван Чанчи скользнул взглядом по заведению: в нем было полно свободных мест, и тем не менее хозяин был против, чтобы он тут сидел просто так. Тогда Ван Чанчи купил еще одну чашку лапши. Когда он доел третью порцию, в школе наконец раздался звонок с последнего урока. Ученики по трое и парочками стали выходить из ворот. Наконец он заметил, как из школы вместе с двумя девочками, смеясь и разговаривая, выходит Дачжи. Похлопав друг друга по плечам, они попрощались. Дачжи настороженно огляделся по сторонам, словно у него было какое-то предчувствие. Наконец его взгляд упал на закусочную напротив. Ван Чанчи почувствовал, как их взгляды встретились. Дачжи посмотрел на него точно так же, резко и нетерпеливо, как в первую минуту после своего рождения. Ван Чанчи оцепенел и, не удержавшись, крикнул «Дачжи!» Он хотел уже было броситься к нему, но съеденные подряд три чашки рисовой лапши не позволили ему подняться. Дачжи отвел от него взгляд, повернул направо и, пройдя метров двести, сел в красную машину. За рулем машины была Фан Чжичжи. С тех пор как Дачжи выписался из больницы, она каждый день приезжала встречать его из школы, переживая, как бы он снова не попал в беду. Машина уехала, махнув хвостом, словно рыбка. «Я в жизни своей никогда так не наедался, — подумал Ван Чанчи. — Досыта ел много раз, но до отвала наедался лишь дважды. Первый раз, когда я вместе с Сяовэнь приехал в уездный город сделать фото, посмотреть эротику, а заодно сходить в полицейский участок, чтобы извиниться. Тогда мы вдвоем ухлопали тарелку тушеной свинины, блюдечко арахиса и блюдечко битых огурцов, а кроме того — бутылку водки и четыре чашки риса. Но даже тогда я не наелся до такого состояния, чтобы не смочь подняться с места».
Наступило ровно двенадцать часов дня — время, которое оговорили Ван Чанчи и Линь Цзябай. Вдруг, непонятно откуда, раздался какой-то громкий звук, он донесся то ли из храма, то ли изнутри самого Ван Чанчи и был подобен выстрелу в момент казни. Ван Чанчи оглянулся назад и полез на ограждение.
62
Труп Ван Чанчи выловили лишь на следующий день. Полицейские разрезали его трусы и обнаружили внутри кармашек с маленьким пакетиком внутри. В этом пакетике лежала записка с номером телефона Лю Цзяньпина. Полицейские разыскали Лю Цзяньпина и попросили прийти на опознание трупа. Сяовэнь, ударив себя в грудь, воскликнула: «О боже! Ведь он приходил попрощаться!»
Когда Лю Цзяньпин и Сяовэнь вместе с полицейским пришли в морг, труп Ван Чанчи уже раздался в размерах, казалось, кожа на нем вот-вот лопнет. Но раздайся он даже еще сильнее, Сяовэнь и Лю Цзяньпин все равно бы его опознали. Они назвали имя Ван Чанчи. Закончив с процедурой опознания, двое полицейских повели Лю Цзяньпина и Сяовэнь на съемную квартиру, где раньше проживал Ван Чанчи. Дверь в нее оказалась закрытой. Полицейские хотели уже было вызвать хозяина, но тут Сяовэнь вынула ключ, который когда-то унесла с собой. Полицейские покрутили ключ в замке, и дверь действительно открылась. За десять с лишним лет Ван Чанчи так и не поменял замок, его дверь всегда была открыта для Сяовэнь. Сяовэнь осмотрела квартиру: все выглядело точно так же, как раньше, разве что сейчас в квартире царил необычный порядок, даже полы были вымыты начисто. Посреди комнаты стоял тот самый стул, который Ван Чанчи когда-то привез из деревни. На стуле стояла заготовленная урна для праха, под которой лежало два письма. На одном из конвертов получателем значился его отец, Ван Хуай, а на другом — Лю Цзяньпин. Полицейские попросили Лю Цзяньпина открыть предназначавшееся ему письмо. Дрожащими руками Лю Цзяньпин с трудом разорвал конверт. В письме было написано следующее:
«Брат Цзяньпин!
Очень прошу тебя привезти меня в деревню и очень прошу сказать моим родителям, что я погиб на стройке. Скажи им, что те двести тысяч — компенсация за мою смерть. Когда будет кремация, прошу тебя вместе со мной сжечь этот стул, а то я боюсь, что после смерти мне придется постоянно стоять, а я хочу сидеть, потому как устал. Покорнейше благодарю, сочтемся в следующей жизни.
Чанчи» Лю Цзяньпин расплакался первым, к нему тут же присоединилась Сяовэнь. Полицейские вскрыли письмо, адресованное Ван Хуаю, внутри конверта лежал чек от денежного перевода на двести тысяч юаней. Полицейский поинтересовался, откуда у Ван Чанчи взялись такие деньги. Лю Цзяньпин и Сяовэнь замотали головами, выражая непонимание. Услыхав сумму, они от удивления даже перестали плакать. Полицейские заподозрили Ван Чанчи в разбое. Но Лю Цзяньпин и Сяовэнь стали клясться, что он бы на такое никогда не пошел. Но им никто не поверил, поэтому против Ван Чанчи возбудили дело. Ключевым пунктом расследования значилось появление у Ван Чанчи двухсот тысяч юаней, при этом в стороне осталась причина, почему он покончил с собой. За полгода расследований никаких зацепок по этому делу так и не нашлось, заявлений о краже на крупную сумму в полицию тоже не поступало, поэтому труп Ван Чанчи разрешили кремировать. Лю Цзяньпин от имени членов семьи поставил на бумаге свою подпись, и рабочие поместили заледеневший за полгода труп Ван Чанчи в крематор. Лю Цзяньпин устроил рядом с телом стул, о котором говорилось в письме. Заслонка крематора гулко закрылась, и внутри запылал огонь.
