Ознакомительная версия. Доступно 20 страниц из 97
Если бы бывший диссидент Евгений Витковский прочёл книгу Р.М. Романовой об А.Т. Твардовском целиком, то он мог бы найти в ней эпизод, связанный с посещением больного А.Т. Твардовского 4 июня 1971 г. Фёдором Абрамовым и Гаврилой Троепольским. Первый говорил второму: «Не советую ездить. Нет больше Александра Трифоновича. Понимаешь? Я был у него на даче, посидел, вышел на воздух, а вернуться обратно не смог… И вот с Гаврилой Троепольским мы катим в Пахру… Мы вошли в гостиную… Это не Твардовский. Это какой-то совсем другой человек. Не то живая мумия, не то какой-то восточный монах, иссушённый долгими постами и молитвами… Добрейший Гаврила Николаевич начал деланно-бодрым голосом (а потому особенно фальшивым) говорить, какой он молодец, Александр Трифонович, как хорошо выглядит…, потом спросил конкретно: как же всё-таки со здоровьем-то?
— Христос и подушка, — загадочно, тоном юродивого ответил Александр Трифонович» (Романова, 2006, с. 760–761).
Вот за какие слова А.Т. Твардовского надо было ухватиться Е.В. Витковскому! Но даже и они не сделали бы из их автора «искренне и глубоко верующего». Про бога перед смертью иногда вспоминают даже самые воинственные атеисты. Чтобы легче помирать было.
Наука.
Ведущей чертой А.Т. Твардовского в области науки было стремление к истине. Это стремление позволило ему стать образованнейшим человеком. Он приобщился к постижению истины сначала в Смоленском педагогическом институте (с 1932 г.), а затем — в ИФЛИ — Московском институте истории, философии и литературы (с 1936 г.), который закончил в 1939 г. В этом институте работали в это время выдающиеся филологи — С.И. Соболевский, С.И. Радциг, Д.Н. Ушаков, Г.О. Винокур, Н.К. Гудзий, Д.Д. Благой, Л.И. Тимофеев, Г.Н. Поспелов и др.
По своему базовому образованию он был филологом. Из него мог бы выйти выдающийся литературовед. Об этом свидетельствуют его блестящие статьи об А.С. Пушкине, А.А. Блоке, И.А. Бунине, С.Я. Маршаке и др. Особого внимания заслуживает его статья «Поэзия Михаила Исаковского».
Михаил Васильевич Исаковский (1900–1973) был старше А.Т. Твардовского на десять лет. Но это не помешало им стать близкими друзьями. О характере этой дружбы, между прочим, можно судить по тем обращениям, которые мы находим в многочисленных письмах А.Т. Твардовского к М.В. Исаковскому: Дорогой Михаил Васильевич! Любезный Михайло! Дорогой Мишель! Дорогой Михась! Дядя Миша! Дорогой о. Мисаил! Дорогой Михвасий! Дорогой старик! Дорогой дед! Дорогой Мишенька! Дорогой Мишуня! Дорогой граф! Дорогой, славный друг мой Миша! и др. (Твардовский, 1983, с. 298–356).
Между тем в юности Саша Твардовский видел в М.В. Исаковском не только друга, но и наставника. При этом нужно помнить, что влияние М.В. Исаковского на молодого А.Т. Твардовского не заглушало его собственного голоса. Сергей Фиксин вспоминал о стихах семнадцатилетнего А.Т. Твардовского: «… от некоторых строк и строф повеивало Исаковским… Но наш новый друг вовсе не заимствовал у любимого поэта ни готовых образов, ни тем более его мыслей. Ощутимы были только интонации Исаковского и завидное умение обходиться без украшательства, широко пользоваться самым обычным русским словом» (Воспоминания об А. Твардовском, 1978, с. 18).
Как выглядел А. Твардовский в юности? Его друг Адриан Македонов вспоминал: «Высокий, стройный сельский юноша, „загорьевский парень“, красивый красотой некоторых деревенских гармонистов и вместе с тем ещё чем-то большим и необычным. Ясно-голубоглазый, с открытым лицом, часто освещавшимся такой же ясной, доверчивой, даже простодушной и вместе с тем одухотворённой улыбкой. Да, именно светилась и в улыбке, и во всём обличье, и в разговоре природная одухотворённость, народная интеллигентность… Как быстро этот юноша со всем напором своего здоровья, сил двигался вверх по лестнице и общей культуры, и поэзии, познания и самопознания, становления себя как поэта и человека!» (Там же, с. 49–50).
Из «загорьевского парня» А. Твардовский через несколько лет превратился в студента ИФЛИ и признанного поэта. Вот каким обрисовал его сокурсник Лев Озеров в это время: «Он — высокий, статный, с неторопливо-раздумчивой походкой, ненавязчивый, гордый, сосредоточенный, со своей постоянной думой — выглядел уже и в ту пору вожаком, этаким Кастусем Калиновским, среди студентов-ифлийцев. Это восхищение достигло апогея, когда вместе с другими писателями Твардовский был награждён орденом» (Там же, с. 78).
Молодой А. Твардовский пошёл в поэзии по той дороге, которую уже проложил М.В. Исаковский. Эта дорога вела к новой деревне — той деревне, которую не сумел разглядеть в 20-х гг. прошлого века ни один другой поэт — ни Александр Блок, ни Сергей Есенин, ни Демьян Бедный, ни Эдуард Багрицкий, ни кто-либо ещё.
Размышляя о поэме Э. Багрицкого «Дума про Опанаса», в частности, А.Т. Твардовский писал: «…между этой поэмой и существенными мотивами позднейшей жизни пореволюционной деревни была ещё дорога нехоженая и, не в упрёк будь сказано, — упущенная из виду большинством талантов советской поэзии. На эту дорогу и вступил, вернее — проложил её Михаил Исаковский своими „Проводами в соломе“» (Твардовский, 1980, с. 223).
Эта дорога привела А.Т. Твардовского к его первому успеху — к поэме «Страна Муравия», за которую в 28 лет он получил орден Ленина. От М.В. Исаковского её автор во многом унаследовал принцип правдивости. Он писал автору песни «Враги сожгли родную хату» в связи с его 70-летием: «Для меня прежде всего была образцом — пусть не всегда достигаемым — твоя редкая среди нашей братии, почти беспримерная, как бы врождённая правдивость. Правдивость до невозможности солгать — не то что в чём существенном, но даже в самом малом, в любом случае…» (Там же, с. 260).
Эти слова их автор писал не только о своём друге, но и о себе. Правдивому изображению действительности он учился в первую очередь у Н.А. Некрасова, И.А. Бунина и А.С. Пушкина.
Истина (правда) — не только научный идеал, но и эстетический. Нет правды — нет и подлинного искусства.
А всего иного пуще Не прожить наверняка — Без чего? Без правды сущей, Правды, прямо в душу бьющей Да была б она погуще,
Как бы ни была горька. Искусство.
Ведущей чертой А.Т. Твардовского в области искусства было стремление к красоте. Он её видел не только в поэзии, но и за её пределами. Вот какой он увидел «природную красоту» Западной Украины во время войны «в такую медоцветущую пору — в последние дни июня»: «Как поразил меня запах в открытом поле, вдалеке от каких-либо садов или пчельников, — густой, медовый запах, исподволь сдобренный ещё чем-то вроде мяты… Росный, чистый, медовый рассвет, когда ещё пыль, густая, сизая пыль чернозёма, похожая на каменноугольный дым из трубы, неохотно поднимается за колёсами, как бы стесняясь ложиться на чистые, мокрые с ночи хлеба и травы. Это самый тот час, когда особенно сильно пахнет мёдом…» (Твардовский, 1978, с. 230).
Однажды на той же Украине А.Т. Твардовский услышал «простую русскую песню, из тех, что подтянуть может всякий… И странно: показалось, что ничего этого нет — ни немцев, ни великого горя, — а есть и будет жизнь, любовь, родина и песня, в которой только и место горю, но горю уже пережитому, отошедшему, давнему. Всё пройдёт. Всё ещё будет. Мать обнимет сына. Воин подхватит на руки подросшего без него ребёнка…» (Там же, с. 231).
Ознакомительная версия. Доступно 20 страниц из 97
