– Нет. Но почему они арестовали Мюлара?
– Он в тюрьме? – спросил Семилан, который к тому моменту, когда служанка сообщила мадам де Сентак об аресте Мюлара, уже ушел.
– Да, и если его и можно в чем-то обвинить, то только в том же преступлении, что и меня.
– В самом деле.
– И раз меня считают невиновным, то почему не выпускают его?
– Полагаю, вы привели меня сюда не для того, чтобы поделиться своим отчаянием и смутными страхами, – сказал Семилан.
– Конечно нет. Я позвал вас, чтобы сказать – действуйте быстро.
– Что вы имеете в виду?
– В самое ближайшее время я покину Францию.
– Вместе с Вандешах?
– Да. Поэтому все наши планы должны быть реализованы.
– Вы хотите сказать, что я должен готовиться сыграть роль в задуманной мной комедии с супружеской изменой?
– Да.
– Но ведь Давид еще жив.
– На этот счет не беспокойтесь. Если Мюлар выйдет из тюрьмы, дни нашего юноши будут сочтены. Да и потом, не думайте, что мадам де Сентак тут же бросится вам на шею. Чтобы привыкнуть к нелепой мысли о том, что она может вас полюбить, ей понадобится время.
Семилан хранил молчание.
– Послушайте, – наконец сказал он, – меня терзают сомнения.
– Сомнения? Но почему?
– Потому что я проявляю участие к мадам де Сентак и не желаю заманивать ее в эту подлую ловушку.
– В вас проснулась совесть? – удивленно воскликнул Сентак.
– Почему бы и нет?
– Господин де Самазан терзается угрызениями совести? Это что-то новое.
– Да и потом, я всегда мечтал лишь о небольшом достатке. Теперь, добившись своего, я вполне доволен.
– Значит я должен заниматься этим делом сам?
– Ну да, поймите, так будет гораздо лучше.
– Самазан, вы что, смеетесь надо мной?
– Да нет же. У меня свои планы, я тоже хочу уехать из Франции и скрыться от возможного преследования.
– Но, друг мой, вы просто не подумали.
– Нет-нет, напротив, я много об этом думал.
– Вы потеряете пять миллионов.
– Нет, всего лишь четыре миллиона семьсот тысяч франков.
– Пять миллионов! – продолжал Сентак тоном сдержанным, но вполне способным ввести в искушение. – Семилан, вы просто не знаете, что такое пять миллионов. Это двести пятьдесят тысяч франков годовой ренты. Иными словами, вам будут доступны все жизненные радости и удовольствия. Кто устоит перед этим «Сезам, откройся», имя которому – деньги? Никто и никогда. Пять миллионов – это могущество, величие, уважение и почет! А я считал вас амбициозным.
– Это все в прошлом.
– Вы что же, отказались от амбиций?
– Да.
– Первый раз вижу человека, отказывающегося от такой суммы. С пятью миллионами вы могли бы покинуть Францию так же легко, как и с тремястами тысячами, обосноваться в каком-нибудь краю и стать там королем. С вашими умом, талантом, состоянием вы могли бы обеспечить себе самое высокое положение в обществе.
«У меня действительно есть такие претензии», – подумал Семилан.
Сентак все говорил и говорил и Семилан постепенно стал прислушиваться к его словам. Он не был бы тем неисправимым бандитом, которого мы знаем, если бы не согласился с убийственным аргументом: для человека безнравственного и бесчестного пять миллионов – это море удовольствия и почти безграничная власть.
Когда саиль закончил свою речь, Семилан по-прежнему не сказал ему ни слова.
– Ну же, решайтесь, – подстегнул его Сентак.
– Дело в том, что…
– Погодите, – остановил его саиль, вскакивая с места.
– Что такое?
Не удостоив его ответом, Сентак бросился к двери кафе, открыл ее, выбежал на улицу, а мгновение спустя вернулся с Мюларом.
– Тебя, стало быть, выпустили?
– Да.
– Предварительно допросив?
– Да.
– О чем спрашивали?
– О том покушении на убийство.
– И что ты ответил?
– То, что вы мне велели.
– Они тебе поверили?
– Еще бы, черт возьми. После того как сравнили мои ответы с вашими.
– И поскольку они в точности совпали…
– Мне сказали: ты свободен. Но это, хозяин, не имеет значения, дела наши плохи, и если вы соблаговолите мне поверить, то все дела здесь нужно осторожно сворачивать.
– Я об этом как раз говорил с Самазаном. Но ты не знаешь главного – господин де Самазан больше не желает нам помогать.
– Я этого не говорил.
– Тем не менее…
– Я лишь сказал, что сомневаюсь.
– В таком случае отбросьте все свои сомнения и давайте за восемь дней со всем этим покончим. Ты, Мюлар, займешься Давидом.
– В этом нет необходимости, – ответил индус.
– Почему? В тебе тоже проснулись угрызения совести?
– Нет, – с улыбкой ответил Мюлар.
– Тогда к чему эти твои слова?
– К тому, что Давид совсем плох.
– Кто тебе это сказал?
– Один из его слуг.
– Когда?
– Нынче утром.
– Наступили какие-то осложнения?
– Нет, но болезнь идет своим чередом. Доктора боятся, что до завтрашнего утра он не доживет.
– Нужно срочно разузнать о состоянии Давида, – сказал Сентак, вставая.
Он бросил на стол монетку, чтобы оплатить заказ, к которому они даже не притронулись, и вышел из кафе. Семилан с Мюларом не отставали от него ни на шаг.
Подойдя к Интендантству, они повстречали доктора Брюлатура, шагавшего с угрюмым выражением на лице.
«Удача сама идет мне в руки!» – подумал Сентак. Он подошел к старому, опытному эскулапу и сказал: – Доктор, правду говорят, что несчастному Давиду стало хуже?
– Он только что умер.
– Давид умер! – воскликнул саиль, напуская на себя скорбный вид.
Однако папаша Брюлатур прекрасно знал, как выглядит человеческое отчаяние.
– Послушайте! – грубо сказал он. – Эту свою огорченную физиономию приберегите для других. Вам предстоит унаследовать пятьдесят миллионов и я знаю вас достаточно хорошо, чтобы понимать – вы в восторге от того, что мой пациент скончался.
Сентак уже собрался было резко ответить, но доктор повернулся к нему спиной и величавым шагом зашагал прочь. Полы его бурого, подбитого ватой пальто развевались на вечернем ветру.
