— А ты понимаешь, что твоему военному авангарду теперь кранты? — едва сдерживая себя, так же негромко задал вопрос Евгений Романович. Медленно закипающая в Темницком волна тихого бешенства была заметна по тому, как заходили у него желваки и резко покраснела шея. — И что никакого авторского каталога тебе в жизни не видать после этого тухлого фуфла, которое ты нагнал в своём идиотском интервью, поставив раком всех и вся? — Он прикрыл лицо руками и сокрушённо покачал головой, демонстрируя даже не удивление: то больше походило на промежуточную форму едва скрываемой истерики. — Лёва, Лёва… чего же ты наделал… Откуда ж ты всю эту мутную хрень напридумывал, ты мне только скажи… кто же тебя надоумил, Лёвушка. И почему весь этот бред теперь должен ломать жизнь приличным людям.
— Погоди, Женя, — недоумённо пожал плечами Алабин, — ты ведь тут ни при чём. Наверняка, если кто и запачкан в этом деле, то или покойница Коробьянкина, или же тот, кто был до неё. Тебе-то чего нервничать, я не понимаю.
— Ты правда идиот? — Сейчас Темницкий смотрел на него жёстко и прямо, и Лёва догадался, что тот так ничего и не придумал.
Вероятно, продолжал всё ещё лихорадочно крутить варианты, переставляя местами входы и выходы. Тем временем Евгений Романович, проворно переменив взгляд, равнодушно махнул рукой:
— Впрочем, можешь не отвечать, но только при чём тут Ираида? Она святая женщина, как ты вообще можешь про неё такое! Какие, к чёрту, подлоги? Какие подмены? Это всё твой личный бредовый вымысел, и всё ради того, чтобы сделать имя на говне, на скандале — прославиться и прозвучать. Вот где настоящий фуфел и реальный фальшак. Не там — здесь!
— Жаль, что святая… — хмыкнул Алабин, не обратив внимания на последние слова первого зама, — не то ради такого дела непременно сошла бы с небес, хоть на парашюте, хоть камнем оземь. Поведала бы культурной общественности про то, как ты её убивал.
И так же жёстко глянул на него.
— Чего? — резко поперхнулся Темницкий, ничем больше не выдавший мгновенной оторопи. — Кого убивал, кто убивал? В каком смысле, Алабян?
— Ну да, — вновь невозмутимо хмыкнул Лёва, ничуть, казалось, не уязвлённый обвинениями Евгения Романовича, — всё правильно, всё справедливо: на каждого Евро имеется свой Алабян. Только один мусорит, а другой за ним подбирает.
— Вы это вообще о чём? — Лицо Темницкого исказилось до неузнаваемости.
Видно, упоминание об Ираиде сбило ему и так неровный строй мыслей, вклинившись в скопище вибрирующих от напряжения извилин и приведя их в окончательно глухой беспорядок.
— Ты знаешь о чём, — отразил вопрос Лёва, — очень хорошо знаешь, что именно я имею в виду.
— Ты со мной сейчас разговариваешь как мент, — процедил Темницкий, — только не знаю, кто дал тебе такое право.
— Знаешь, примерно так же я не очень давно разговаривал с неким Гудилиным, с Алексеем, — не меняя интонации, внятно произнёс Лев Арсеньевич, — кстати, он мне ровно те же слова озвучивал. Про ментов интересовался, не стою ли я у них, часом, на зарплате. Там ещё Чуня есть такой. И Серхио. Серхио — убивал, а Чуня ноги сжимал ей, женщине твоей, чтобы не дёргалась после того, как Гудилин её предварительно слегка придушил.
— Это ещё кто? — глухо подал голос Темницкий.
Жар, начавшийся у шеи, неуклонно поднимался к лицу и уже успел захватить всю его нижнюю половину, приближаясь к скулам и глазам.
— Видишь, ты даже не поинтересовался, Жень. Расплатился с главным отморозком, а дальше — трава не расти. Хотя трава ей теперь не нужна, она там исключительно на духовной подкормке, коль уж святая, как сам говоришь.
— Гореть тебе в аду, Алабин…
Темницкий поднялся. Приблизился к Лёве. Внезапно резкими хлопками ладоней простучал его снизу доверху. Отдельно прощупал грудь, запустив руку под алабинский пиджак.
— Щекотно! — ойкнув, дёрнулся Лев Арсеньевич. — А вообще, не ищи — не найдёшь, — и вяло усмехнулся, — у нас ведь с тобой не детективный жанр, Женя, а я не следак и не прокурор. Просто я хочу понять, понимаешь, я понять хочу зачем. За-чем? Чего не хватало-то — Ниццы, Сан-Тропе? На хрена они сдались тебе, Темницкий? У тебя и так всё есть, кроме таланта.
И резким движением оттолкнул его от себя.
Тот сел, опустил голову, помолчал. Спросил коротко, не поднимая головы:
— Чего ещё знаешь?
— Это кроме двух убийств, тобой организованных, ты это имеешь в виду? В смысле того, что хотел уточнить, известно ли мне, как ты убирал реставратора, который сначала Шагала для тебя копировал, а уж потом и рисунки подписал? Или то, как трое твоих отморозков сбили его с ног, чтобы добить потом той же битой, которой убивали Ираиду? Или, может, рассказать поподробней, как они же разлили бензин и сожгли подвал на Черкизовке? Или как ты в это время сидел в машине и записывал видеокомпромат? Ты про это, Темницкий, или что-то другое тебя интересует, я не понял?
— Послушай, Лёва… — Евгений Романович опустился на стул, с печалью в глазах посмотрел на него, — я не буду сейчас ни оправдываться перед тобой, ни повествовать, чего было да как. Не время и не место. Скажу одно, и хочу, чтобы ты поверил мне на слово, просто так, взял и поверил. Да, я на самом деле не случайно привлёк тебя к этим делам. Бабка, та не хотела, сопротивлялась как могла, говорила, Алабин не наш человек, он, мол, мечтает вернуть авангард, ему этот Венигс наш до лампочки, нельзя его в госкомиссию вводить… и всё такое. Я же отстоял тебя, лично я и никто больше. Сказал, ручаюсь, мол, за него. Что именно он и есть самый надёжный и проверенный из всех возможных кандидатур — и так далее. А там иди, разбирайся — кто, откуда, когда и зачем.
— Ну, это ясно, — согласился Алабин. — Я даже знаю, для чего ты это затеял, — одним поручительством двух зайцев грохнуть намеревался. Сблизиться со мной — ясное дело — зачем. И чтобы я рот свой перед госкомиссией правильно открыл, патриотично объяснил бы им, сирым и убогим, что там, у немцев, — клад, там — наше всё, откуда ни посмотри, а это так… малая рисованная сдача от живописных шедевров кисти великих. Глядишь, собрание и отъехало б навеки, вместе с двенадцатью твоими фальшаками.
— Ты не понимаешь, Лёвочка, — затараторил вдруг, сбиваясь и нервно дыша, Темницкий, — ты просто вообще ничего не понимаешь, не чувствуешь главного. Это же я всё не только для себя, не только, ты пойми… Это же и тебе точно так же нужно, нам с тобой, я ведь всё ждал момента, именно тебя дожидался, присматривал за тобой, подбирал правильное время, чтобы открыться. Ты же знаешь, что без такого человека, как ты, поди ещё всё реализуй. А у тебя база, у тебя охват, у тебя клиент бесчисленный. Я же не так мало про тебя знаю, если уж на то пошло, я же в курсе, как ты народ к Себастьяну толпами возил, сколько бабла на этом поднял, на том, на сём, на третьем.
— Кстати, если уж ты о Себастьяне заговорил, — перебил его Алабин, — имей в виду, у меня имеется запись нашего с ним разговора, и это напрямую касается твоей поездки, когда вы с ним подгоняли старое фуфло под оригиналы Венигса.
