– Доброе утро, миссис Сандеман, – ровным голосом произнесла она. – Надеюсь, прогулка будет удачной. Однако утром в парке очень холодно, особенно когда солнце только встало. Иней, должно быть, еще не растаял. Сейчас восемь часов три минуты.
– Какая точность! – сказала Фенелла не без язвительности. – Сразу видно, что вы сиделка. Все должно исполняться секунда в секунду, как положено. Принимайте лекарства по часам, и все будет в порядке. Какая чудовищная скука. – Она засмеялась – негромко, но обидно.
– Нет, миссис Сандеман, – отчетливо произнесла Эстер. – Просто дело в том, что две минуты назад повесили Персиваля. Казни тоже совершаются секунда в секунду, хотя не представляю, зачем это нужно. Видимо, просто дань традиции, ритуал.
Фенелла поперхнулась и отчаянно закашлялась. Никто не пришел ей на помощь.
– О боже! – Септимус невидяще уставился прямо перед собой. Его бледное лицо было непроницаемо.
Киприан зажмурился, словно не желая видеть этот мир, и замер, пытаясь пересилить внутреннее смятение.
Араминта побледнела, лицо ее застыло.
Майлз Келлард, поднесший к губам чашку чая, расплескал его, оставив на скатерти причудливые темные пятна. Он был смущен и рассержен.
– Послушайте! – взорвалась Ромола. Лицо ее вспыхнуло. – Какую грубость и бестактность вы сейчас допустили! Что с вами, мисс Лэттерли? Никто из нас не желает этого знать. Возвращайтесь лучше в свою комнату и не вздумайте, ради всего святого, сказать что-нибудь подобное леди Беатрис. До чего же вы бестолковы!
Сэр Бэзил сидел бледный, уголок рта у него подергивался.
– Ничего не поделаешь, – очень тихо произнес он. – Общество вынуждено себя защищать, и порой – со всей беспощадностью. Теперь, я думаю, все уже позади и мы можем вернуться к нормальной жизни. Никогда больше не заговаривайте об этом, мисс Лэттерли. Пожалуйста, возьмите джем – или за чем вы там пришли? – и отнесите леди Мюидор ее завтрак.
– Конечно, сэр Бэзил, – послушно сказала Эстер, но застывшие лица господ навсегда отразились в ее памяти, как в зеркале.
Глава 11
Спустя два дня после казни Персиваля Септимуса Терска начало знобить. Вряд ли это было серьезное заболевание, но, неважно себя почувствовав, он вынужден был удалиться в свою комнату и прилечь. Леди Беатрис, которой в последнее время требовалось скорее просто общество сиделки, чем ее профессиональные навыки, тут же послала Эстер к Септимусу – дать лекарства и вообще позаботиться о его скорейшем выздоровлении.
Эстер застала Септимуса лежащим в постели в просторной, полной воздуха комнате. Шторы были раздвинуты; за окном – суровый февраль; мокрый снег лепил по оконным стеклам; низкое свинцовое небо, казалось, вот-вот коснется крыш. В комнате было множество предметов, напоминающих об армии. Кругом гравюры, изображающие солдат в мундирах, кавалерийских офицеров, а в центре западной стены на почетном месте, в окружении картин помельче, висело огромное полотно – атака драгун Королевского шотландского грейского полка[7]в сражении под Ватерлоо. Раздутые ноздри коней; белые гривы, развевающиеся в клубах дыма; на заднем плане – поле битвы. При одном лишь взгляде на эту картину Эстер почувствовала, как у нее сжимается сердце. Все было столь реально, что она почти слышала топот, вопли, лязг стали; от запаха порохового дыма и теплой крови защипало в носу, сдавило горло.
А потом наступит тишина; мертвые, в ожидании похоронных команд или стервятников; бесконечный тяжелый труд; редкие вспышки радости, когда кого-нибудь из раненых все же удается спасти. При виде батального полотна все это вспомнилось Эстер так живо, что по телу вновь разлилась страшная усталость; в сердце воскресли жалость и гнев.
Эстер видела, как блекло-голубые глаза Септимуса обратились к ней, и чувствовала, что только они двое во всем этом доме способны глубоко понять друг друга. Септимус медленно, словно через силу улыбнулся. Глаза его почти сияли.
Эстер помедлила, желая продлить эти приятные мгновения, а затем подошла к Септимусу и принялась за привычное дело: спросила о самочувствии, потрогала лоб, проверила пульс, притаившийся в костлявом запястье, прощупала живот, послушала неровное дыхание и хрипы в груди.
Кожа Септимуса была сухая, горячая, слегка шершавая, глаза блестели, но ничего страшного не наблюдалось – от силы легкая простуда. Несколько дней ухода поставят его на ноги скорее, чем любое лекарство, и Эстер была рада, что способна помочь Септимусу. Он нравился ей куда больше других домочадцев, которые относились к нему снисходительно и даже с легким презрением.
Мистер Терск смотрел на нее со странным, чуть насмешливым выражением, и Эстер подумалось, что найди она у него сейчас воспаление легких или чахотку, он бы не очень испугался. Он не раз видел смерть, долгие годы она ходила за ним по пятам и давно уже стала старой знакомой. Да и не слишком держался Септимус за свою нынешнюю жизнь. Он был нахлебником, приживальщиком в доме богатого родственника, где его терпели, но не особенно в нем нуждались, а он – мужчина, рожденный и обученный, чтобы сражаться и защищать.
Эстер мягко коснулась его плеча.
– Скверная простуда, но, если поберечься, пройдет без осложнений. Мне придется за вами поухаживать – для полной уверенности. – Она видела, как он обрадовался, и поняла, насколько ему здесь одиноко. Одиночество это можно было сравнить разве что с болью в суставах – к ней можно привыкнуть, но полностью забыть нельзя. Эстер улыбнулась с заговорщическим видом. – И у нас будет время поболтать.
Септимус тоже ответил улыбкой, глаза его весело вспыхнули, и он даже перестал походить на больного.
– Да, я думаю, вам стоит у меня задержаться, – согласился он. – Вдруг мне внезапно сделается хуже!
И Септимус трагически закашлялся, хотя Эстер прекрасно понимала, что кашель настоящий.
– А сейчас я пойду на кухню и принесу вам молока и лукового супу, – бодро сказала она.
Лицо у Септимуса тут же вытянулось.
– Это вам сейчас полезно, – заверила Эстер. – Кроме того, это вкусно. А пока вы будете подкрепляться, я вам расскажу о своих приключениях, а вы мне потом – о своих.
– Ради этого, – ответил он, – я даже готов выпить молоко и съесть луковый суп.
Эстер провела с Септимусом несколько дней: кормила его принесенным с кухни завтраком, тихо сидела в кресле, пока он, как полагается, спал после полудня, потом шла за супом и за картофельным пюре с луком и сельдереем. К вечеру у них завязывалась беседа. Оба делились воспоминаниями о военных днях. Эстер рассказывала о великих сражениях, свидетельницей которых ей довелось стать, а Септимус – об отчаянных кавалерийских атаках афганской войны 1839–1842 годов, о покорении Синда годом позже, а также о сикхских войнах середины десятилетия. Многое совпадало в их воспоминаниях: тот же страх, та же неистовая гордость после победы, та же доблесть и раны, та же вечная близость смерти. Из этих бесед Эстер узнала многое об Индии и о населяющих ее народностях.
