Ознакомительная версия. Доступно 21 страниц из 102
Крымская война положила конец карьере «жандарма», жестоко высмеянного в карикатурах Гюстава Доре; но «кнутократический» режим Николая I (названный так Бакуниным) способствовал еще большей дискредитации России в глазах «цивилизованной Европы», лишь усугубив и без того нелицеприятную картину империи с ее деспотизмом, шпионажем, невежеством и реакцией. Это позволило в дальнейшем Марксу, чья враждебность по отношению к неблагодарным германскому просвещению славянским народам с годами только усиливалась, назвать Российскую империю «тюрьмой народов» (прежде всего польского), высказав немало и других нелестных суждений на ее счет.
Враждебность эту будет разделять и его сподвижник Фридрих Энгельс, пишет далее автор книги, приводя цитаты различных его антиславянских и откровенно расистских заявлений, на которых было основано целое учение, ставшее позже отправной точкой для Гитлера.
Сдержать рост и отбросить назад – вот к чему всегда сводилась политика европейских держав в отношении «полуварварской», «азиатской» империи, и Парижский договор (1856), положивший конец Крымской войне и нейтрализовавший Черное море, запретив там строительство каких бы то ни было укреплений, является лишь подтверждением тому. Как, впрочем, и решение Берлинского конгресса летом 1878 г. о лишении России всех ее завоеваний в ходе Русско-турецкой войны за освобождение православных народов от османского владычества на Балканах. Встревоженные положениями договора Сан-Стефано, распространявшими сферу российского влияния до берегов Константинополя и Эгейского моря, европейские державы объединились в Берлине, чтобы помочь Порте в ее новом статусе хранительницы проливов; а сам конгресс, называемый иногда антиславянским ареопагом, навязав России свою волю, отбросил ее тем самым к прежним границам.
Все это говорит о том, что Россия никогда не рассматривалась как полноправное европейское государство или же как великая держава; она попросту продолжала играть роль выскочки, нарушительницы европейского равновесия. Ни ее вклад в наведение порядка в Европе, все же несколько преувеличенный автором, ни ключевая роль Николая II на конференции в Гааге в 1889 году по сокращению вооружения, ничто не изменило отношения к ней; Российская империя продолжала быть в глазах европейцев неудобным партнером, а ее слишком быстрый подъем и панславистские идеи вызывали замешательство и тревогу. То есть, другими словами, Россия представляла собой не очень надежного партнера, чьи амбиции необходимо было несколько умерить, тем более что, принадлежа Европе, она в действительности никогда не была ее частью.
Перейдем теперь к революции 1905 года, которую мы также, вопреки существующим на этот счет утверждениям, вряд ли можем считать европейской революцией, внезапно изменившей свое направление в силу полного отсутствия в России буржуазии как класса и несостоятельности либералов в отстаивании реформ, за которые они всегда так радели. Испытывая враждебность к царскому абсолютизму, но одновременно и страх перед мыслью о всенародном бунте, непрестанно витавшем в воздухе еще со времен Пугачева, они так и не сумели уйти от самодержавия, единственного, по их мнению, что могло бы предотвратить народный бунт, воспринимаемый как неизбежность. Очень малочисленные и без какой бы то ни было социальной опоры ряды либералов в действительности включали в себя лишь посвященных, не имевших ничего общего не только со всеми остальными «непосвященными» слоями общества, но и с другими изгоями цензовой России.
Поэтому им и не суждено было заполнить образовавшуюся с падением самодержавия пустоту, когда после свержения монархии народные массы вышли из-под их контроля, бросив на произвол судьбы страну.
Что же до революции 1917 г., то еще в меньшей степени, чем в 1905 г., здесь можно говорить о неудавшейся либеральной и парламентской революции – в России для этого не было ни малейших предпосылок.
Оппозиционные круги приветствовали Февральскую революцию 1917 г., полагая, что она положит конец военным действиям, но под ее натиском царская империя сделала первые шаги на пути своего краха. И хотя «единая и неделимая» Россия по-прежнему оставалась идеалом либералов и революционеров февраля 1917-го, для большевиков, марксистов и интернационалистов все выглядело иначе, не говоря уже о союзниках России, уязвленных пораженчеством и предательством большевиков: ведь едва придя к власти, те начали мирные переговоры с Германской империей. Именно в это время французские и британские дипломаты, недолго думая, начинают раздел юга России на зоны влияния (согласно конвенции от 23 декабря 1917 г.): к Франции относились Бессарабия, Крым и Украина, куда она инвестировала несколько миллиардов, данных взаймы России в рамках заключенного в 1893 г. франко-российского союза; к Англии относились казачьи территории, Северный Кавказ и территории, прилегающие к Каспийскому морю, где к 80-м гг. XIX века стала бурно развиваться нефтедобыча. Стало ясно, что только благодаря своей мощи царская империя сохраняла всегда свою целостность, ослабление же этой мощи, напротив, открывало путь к разделу ее территорий. И менее чем через три месяца Россия получила подтверждение тому в виде Брест-Литовского мирного договора, который большевики, несмотря на внутренние разногласия, все же вынуждены были подписать с Германией Вильгельма II, не имея никакой возможности воевать. Условия этого «позорного для России сепаратного мира» известны: вдохновленная доводами пангерманистов Германия присоединяет к себе Польшу и Литву, часть Белоруссии, обязав также большевиков вернуть независимость Украине и странам Балтии, оккупированным в то время германскими войсками, а своей союзнице Турции – возвратить Карс и Батуми, и все это не считая контрибуции в шесть миллиардов немецких золотых марок. В результате этих отсечений Россия потеряла четверть своего населения, пахотных земель и железнодорожных путей, а также три четверти всей добычи угля и железа. Дело, начатое Петром I и преумножаемое его потомками на протяжении двух веков, удалось свести на нет, а Россия, низведенная до положения державы местного значения, была отброшена на задворки Европы.
Восемь месяцев спустя перемирие 11 ноября 1918 г. даст большевикам, находящимся в самом начале гражданской войны, возможность уйти от Брест-Литовского диктата. Но мирные соглашения будут заключены в отсутствие России, которая не сможет заставить себя услышать, равно как и отстоять свои интересы; франко-британские победители не более благосклонны к ней, чем Германия Вильгельма II: их отношение выразилось в признании независимости балтийских государств и возрождающейся Польши, а также в создании целой серии буферных государств (чтобы помешать распространению революционной заразы) между Веймарской Германией и большевистской Россией, которой, используя выражение Клемансо, было уготовано отныне «вариться в собственном соку».
Выйдя победительницей в гражданской войне, получив в 1921 г. признание крупных европейских держав, но застопорившись в своем развитии вследствие провала мировой революции, большевистская Россия пытается восстановить свою экономику и формирует в рамках образованного в 1922 г. СССР на базе бывших царских губерний республики, волей-неволей вошедшие в состав этой новой федерации. Что касается Европы, то вдали от новых конфликтов и с откатом большевистской России, а вместе с ней и революционной угрозы к самым дальним своим рубежам, она, кажется, наконец восстановила равновесие.
Ознакомительная версия. Доступно 21 страниц из 102
