Кудрявая женщина посмотрела на мальчика, и мальчику вдруг стало страшно: без дяди она высадит его на перрон, и он опять останется один.
– Деньги у тебя есть? – спросила кудрявая женщина.
– Есть, – торопливо ответил мальчик, полез в карман и вытащил деньги.
Кудрявая женщина взяла деньги, пересчитала и сказала:
– О чем люди думают, когда пускаются в такую дорогу? О чем твоя мать думала?.. Тут ведь на тебя одного не хватит.
– У нас еще была кошелка с урюком и лепешками, – сказал мальчик, – но она потерялась. И еще есть отрез, – сказал мальчик, – его можно продать.
Он хотел вскрыть грязный, сплющенный узел, но мать зашила его крепкими, суровыми нитками, и мальчик поцарапал палец. Он посмотрел на задравшуюся кожицу, на набухающую капельку крови и всхлипнул.
– Ты чего там? – спросила кудрявая женщина.
– Я порезал палец, – ответил мальчик.
– Ревешь, – сказала кудрявая женщина, – не стыдно, такой большой бугай?
– Я не реву, – сказал мальчик, – а когда дядя придет, я расскажу ему, как вы на меня говорите.
Тогда кудрявая женщина начала смеяться и сказала:
– Ты лучше застегни ширинку, герой...
В это время поезд дернул, и кудрявая женщина начала кричать:
– Ой, он отстал, он отстал!
А «маленький дядя» заплакал. Мальчику стало жалко «маленького дядю», и он сказал:
– Ты не плачь, папа догонит поезд на самолете...
Тогда женщина крикнула:
– Ты, дурак, молчи... Приблудился на нашу шею. – И начала ломать руки.
Но тут появился дядя с полной кошелкой, которую он прижимал к груди, и кудрявая женщина сразу начала ругать дядю, а он молча выкладывал из кошелки на столик хлеб, дымящиеся картофелины, огурцы и большую жирную селедку.
Мальчик повернулся лицом к стенке и закрыл глаза, но все равно не забыл жирную селедку с картошкой и огурцами. Он ел бы все это отдельно, чтоб было больше. Сначала огурцы, откусывая маленькими кусочками, потом селедку с хлебом, а на закуску картошку. Он даже пошевелил губами, повернулся лицом навстречу вкусному запаху и вдруг увидел прямо перед собой большую теплую картошку и половинку огурца и хлебную горбушку с довеском мякоти.
– Кушай, мальчик, – сказал дядя, – обедай...
Мальчик съел картошку вместе с кожицей, под кожицей она была мягкая и желтая, как масло. Огурец он сначала обкусал со всех сторон, а серединку оставил на закуску. Потом осторожно глянул вниз, не смотрит ли кто, и обрывком жирной газеты, на которой дядя подал ему еду, натер горбушку и мякоть. Получился хлеб с селедкой, и мальчик ел его медленно, маленькими кусочками.
После еды мальчику стало тепло, весело и захотелось сделать для дяди что-нибудь хорошее.
Он вспорол зубами крепкие нитки на узле, вытащил пахнущий нафталином коричневый отрез и сказал:
– Дядя, пошейте себе костюм.
Дядя удивленно поднял брови, но кудрявая женщина быстро вскочила и протянула руку.
– Это не вам, это дяде, – сказал мальчик и отдал дяде отрез.
К полке подошел старик в пенсне, теперь он был не в рваном пальто, а в короткой женской кофте.
– В такое трагичное время, – сказал он, – трудно быть взрослым человеком... Трудно быть вообще человеком...
«Маленький дядя» посмотрел на старика и заплакал, а кудрявая женщина сказала:
– Проходите, дедушка, вы испугали ребенка.
Но старик продолжал стоять, покачиваясь, часто моргая красными веками, и тогда дядя вскочил, взял его за воротник кофты и толкнул в глубину прохода.
Мальчик рассмеялся, потому что старик смешно взмахнул руками, а пенсне его слетело и повисло на шнурочке, и подумал: «Хороший дядя, прогнал старика».
Поезд шел и шел, полка скрипела, снизу гудело, сверху постукивало, и вскоре мальчик увидел за окном среди снега черные, обгорелые дома. И танк с опущенным стволом. И грузовик кверху колесами. И еще один танк, и еще один грузовик...
Поезд шел очень быстро, и все это летело назад, мальчик ничего не мог разглядеть как следует. Потом кто-то опять подошел и остановился у полки, и мальчику стало страшно, потому что он узнал инвалида с плоским рукавом.
Инвалид держал об руку военного в шинели без погон, ушанке и с гармошкой на плече. Лицо военного было в темно-зеленых пятнышках, а на глазах черные очки.
И дяде тоже стало страшно, мальчик увидел, как дядя поперхнулся селедочным хвостом, – хвост теперь торчал у дяди изо рта.
Дядя кашлял, а инвалид с военным молча стояли и смотрели.
Наконец дядя засунул пальцы в рот, вытащил селедочный хвост и сказал инвалиду:
– Здравствуйте, – как будто инвалид никогда не давал дяде дули и никогда не плевал ему в лицо.
– Здравствуйте, – вежливо ответил инвалид, – мы где-то с вами виделись.
– Конечно, конечно, – сказал дядя, – может, вы перекусить хотите, так присаживайтесь.
– Спасибо, – ответил инвалид, – у нас свое есть. – И выложил на столик алюминиевую флягу и завернутый в газету пакет.
– Кисонька, – сказал дядя кудрявой женщине, – погуляй с ребенком, пока люди пообедают.
Кудрявая женщина сердито посмотрела на дядю, взяла на руки «маленького дядю» и вышла в коридор, а дядя торопливо порылся в корзине и выставил на столик два покрытых никелем железных стаканчика.
Инвалид отвинтил крышку фляги и налил в стаканчики, а военный начал шарить пальцами по столику, натыкаясь то на флягу, то на пакет, пока не опрокинул один стаканчик.
– Эх, – сказал инвалид, – ведь чистый спирт. – Он снова налил и вложил стаканчик военному в руку.
Дядя быстро достал тряпку и начал вытирать лужицу на столике.
– Зачем? – поморщившись, сказал инвалид.
– Как же, как же, – сказал дядя, – вот товарищ слепой рукав намочит.
Инвалид и военный выпили, крякнули, и инвалид начал разворачивать одной рукой пакет. В пакете был точно такой пирог, какой ел мальчик утром. Только не кусочек, а громадный кусок, мальчику его хватило б на целый день, а может, и на два дня.
– Закуска дрянь, – сказал инвалид, – по коммерческим ценам давали...
Он вынул из кармана тяжелый позолоченный портсигар и раскрыл его. Портсигар был плотно набит кислой капустой. Инвалид взял щепотку капусты, затем схватил руку военного и тоже сунул ее в портсигар. Они выпили и сразу же, не переводя дыхания, налили и выпили опять.
В это время поезд застучал по мосту, и инвалид сказал военному:
– Вот она, Волга!
Они выпили снова, и лицо военного стало красным, а щеки инвалида, наоборот, побелели. Головы их мотались низко над столиком, а за головами в окне до самого горизонта стояли припорошенные снегом танки, машины и просто непонятные, бесформенные куски.
