Одного из самых отвратительных персонажей Стэна Ли звали «человек-паук»: несчастный парень с шестью руками, не знающий, куда их девать. Генри Морган внимательно следил за приключениями «человека-паука», захаживая в лавку Сигарщика, да и сам он, Генри-бармен, порой напоминал шестирукого парня — с той лишь разницей, что Генри прекрасно знал, что делать со своими конечностями: он наливал, отмерял, встряхивал, перемешивал, взбалтывал, добавлял сахар и специи, дробить и подавать. В тот день, отмечая чудесное спасение Грегера, мы имели возможность наблюдать за всеми стадиями процесса.
Подавленное настроение сменилось счастливым возбуждением. Мы не только нашли Грегера в целости и сохранности, но и напали на след Сокровищ. В этом никто из нас не сомневался.
— Это дар свыше, знак, луч света в зимней темноте, — проповедовал Генри, держа в руках все еще испачканную землей кружку из желтого металла. — Это знак надежды и утешения, а вот это — дар от меня лично, — завершил он, подавая четыре изысканных коктейля. — Пожалуйте!
— Ваше здоровье, графья и бароны! — провозгласил Биргер, как мы и ожидали.
Любая катастрофа влечет за собой некоторое количество жертв, но кого-то делает героем. Грегер пополнил ряды последних: обнаруженный им ход придал ему новую значимость, он приосанился, словно Франсен или Фэлтинг[58]с сокровищем в руках. Возможно, в скором времени его находка привлечет к себе не меньше внимания, чем подъем королевского судна «Ваза», — так думал сам Грегер, и никто не стремился его разубедить.
Генри принес карту, этот странный документ, с которого в шестьдесят первом году и началась подземная деятельность, и разложил ее на столе в гостиной. Остальные собрались вокруг стола.
— Вероятно, это и есть предполагаемый ход, отмеченный на карте пунктирной линией, прямо на запад, параллельно Хурнсгатан, так?
Мы поддакнули, думая о стараниях, надеждах и иллюзиях старого историка из общества «ООО», воплотившиеся в прекрасной и загадочной карте сокровищ. Пунктирная линия вела к одной из четырех предполагаемых пещер, в то время как до сих пор раскопки велись в направлении двух других, восточных ходов. Мы приняли единодушное решение повернуть на запад.
— Предлагаю назвать новый ход «Пещерой Грегера»! — сказал Генри.
Гордый Грегер покрылся ярким румянцем, и на этот раз тоже никто не возражал. Мы подняли тост за Пещеру Грегера и, вероятно, увлеченные торжественностью момента, не заметили, как в гостиную пробрался Лео. Его явно ни в коей мере не интересовали находки и сокровища.
— Есть у кого-нибудь сигарета? — спросил он, зевая у окна.
— Конечно, — Биргер протянул ему «Пэлл Мэлл».
— Ты чуть не умер, Грегер? — поинтересовался Лео.
Грегер моментально опустился с небес на землю.
— Нет, вовсе нет, — заверил он. — Там просто кое-что обвалилось, но нашелся новый ход. Вот он, вот здесь, — он указал на карту, — его назвали «Пещера Грегера».
Лео даже не посмотрел на карту, ибо новость не вызвала у него никакого интереса. Он стоял у окна и смотрел на серый туман над крышами и улицами Стокгольма.
— Да, — вздохнул он. — Хорошее название.
— Ну ты и весельчак, — сказал Генри после нескольких часов разговоров и вкусных коктейлей, когда Биргер и Грегер ушли домой. Лео не удалось испортить нам настроение, и он отправился в свою благовонную комнату. Мы с Генри были в отличной форме, а вечер только начался.
— Надо отметить как следует!
— Разумеется, — согласился Генри. — Только проверим финансы.
В результате сфальсифицированных подсчетов выяснилось, что мы можем позволить себе небольшой кутеж. Генри посетила гениальная мысль: надо позвонить Черстин, дочери Лотерейного Короля, — той, которая водит курьерскую машину. Гениальная мысль — иначе и не скажешь! Черстин оказалась дома и не отказалась от приглашения на ужин; все это казалось слишком хорошим, чтобы быть правдой, но это была правда.
Мы отправились в «Оленс Сити», чтобы купить деликатесов: зеленых крабов, миног, вяленого мяса, нежных сыров, паштетов и прочих вкусных вещей, которые могли бы скрасить серый и мрачный ноябрьский вечер. Генри все еще был в своем грязном комбинезоне и даже не вымыл руки после раскопок — так что со стороны мы, вероятно, выглядели как сбежавшие заключенные, которые решили прокутить оставшиеся деньги, пока полиция не отправила их обратно в камеру.
Затем настала очередь водных процедур и бритья, непродолжительного отдыха и облачения в стильные одежды. Генри расщедрился до такой степени, что спросил у Лео, не хочет ли тот присоединиться к празднику, — но тот собирался в кино. Так что Черстин должна была достаться нам двоим — так мы думали.
К восьми часам Генри-гурман накрыл роскошный, живописный стол. Зрелище радовало глаз, Генри ничего не забыл. Посреди стола стояла изящная пальма, украшенная небольшими ананасами, которые создавали атмосферу Ривьеры, юга и казино.
Черстин пришла с небольшим опозданием и в довольно хорошем настроении. Генри подал нам «Пальмовый бриз» из рома, шартреза и шоколадного ликера — лауреат Лондонского конкурса коктейлей в сорок девятом году, по словам нашего бармена.
— Я, наверное, сделал сотню таких «Пальмовых бризов», когда был в… — И Генри принялся чесать языком перед онемевшей Черстин, густо благоухающей одеколоном.
— Было вкусно, — произнесла она, наконец очнувшись.
— Одна деталь, Черстин, — ответил Генри. — Ты очень красива сегодня, Черстин, но, когда пьешь коктейль, нельзя жевать жвачку.
— Прости, — смутилась она и выплюнула жвачку в ладонь. — Я все время жую.
— Но ты и это делаешь красиво. Некоторых это уродует, а тебя красит.
— Это уж слишком, — вставил я.
— Ладно, Класа, — отозвался Хозяин, подняв руки, словно при ограблении банка. — Глупость ляпнул.
— Не ссорьтесь, мальчики, — попросила Черстин. — Можно посмотреть квартиру?
— Класа, покажи даме апартаменты, пока я закончу на кухне, — отозвался Генри и исчез.
Ужин проходил, как строгая, но полная достоинства церемония, деликатесы были хороши, а вина — просто восхитительны. Они-то и заставили Хозяина слегка пренебречь этикетом.
Черстин жевала жвачку даже за кофе, но ни Генри, ни я не были в силах делать ей замечания: к концу ужина все расслабленно сидели в креслах гостиной, закинув ноги на пуфы, и отдыхали. Огонь меж двух фигур под названием «Правда» и «Ложь» потрескивал усыпляюще, он убаюкивал.
Генри был вполне доволен собой, а в такие моменты на лице его возникало особое, глуповатое выражение, глаза превращались в этакие щелочки. Теперь, после нескольких часов бесед, угощения и развлечения, он чувствовал себя идеальным хозяином и с полным правом наслаждался кофе и коньяком перед пылающим камином.
