Я не знаю, может, Никита и в самом деле пытался что-то кому-то перевести. В конце концов были же эти бумажки из банка. Может, действительно во всём был виноват этот долбаный кризис — банк накрылся в аккурат во время трансакции, или деньги застряли на каких-то промежуточных счетах, или ещё что-то в этом роде. Ни я, ни Чикатило в тонкостях банковского дела никогда не разбирались. Нас касалось только то, что в четверг вечером нам начали звонить разъярённые клиенты, прилетевшие в Бельгию и посланные на х… из гостиницы.
Чикатило в последний раз взмолился перед Аннелис, и она просто так, безвозмездно, подыскала им свободные номера в каком-то другом отеле (что во время гонок было довольно трудно). Клиентам было предписано валить туда и платить свои деньги. Которые мы прямо с утра обязались компенсировать через «Вестерн Юнион».
Это был спонтанный Чикатилин ход — он изобрёл его прямо на месте, не поговорив со Стриженовым и не заручившись одобрением Никиты. Один из самых глупых и рискованных ходов, которые он вообще когда-либо предпринимал.
По сути, он без спросу распорядился деньгами человека, который мог бы при желании замуровать нас обоих в бетонный раствор и зацементировать в фундамент какого-нибудь офисного центра, на строительстве которого он отмывал свои грязные капиталы. С другой стороны, он дал неосмотрительное обещание клиентам. А среди них тоже была пара-тройка персонажей, которые при желании могли бы замуровать нас обоих в бетонный раствор… и так далее, смотри выше.
— Чик, ты совсем ё…нулся! — орал я, когда он повесил трубку. — А если Никита, к примеру, нет, ну ты вот представь, а вдруг он, к примеру, пойдёт в отказ и скажет: вы обещали — вы и переводите бабки? А вдруг он скажет: я за свой базар отвечаю, но это был не мой базар. Что тогда?
Чикатило сидел с видом пятиклассника, который вдруг, ни с того ни с сего и неожиданно даже для самого себя, вспомнил детство и громко выпустил газы прямо на уроке ботаники.
— Риск — удел гасконца, — только и мог лепетать он, как заезженный винил или герой квеста, которого глупый PC-пользователь десятый раз подряд заставляет повторять одно и то же беспонтовое действие. А я ходил по комнате и орал, что мне насрать на гасконцев, что гасконцы — это то же самое, что чеченцы, только из другой эпохи. Илона застыла за своим столиком и смотрела на нас, по-моему, с восхищением. Но нам было не до восхищения — наша судьба теперь целиком зависела от того, согласится ли Никита компенсировать клиентам деньги из своего собственного кармана. Потому что касса «Лауды» почти полностью затерялась в обломках накрывшихся банков и дебрях враз мутировавшей российской системы финансовых переводов, и её остаток мог покрыть дай бог половину расходов, необходимых для этой компенсации.
Потом мы жёстко пили всю ночь, тщетно стараясь отогнать это гадкое ожидание. Теряли человеческий облик, ползали на четвереньках под face/off-пopтретом голой негритянки — только для того, чтобы не лезли в голову всякие мысли по поводу того, что будет, если… Чтобы не маячил перед глазами этот идиотский алгоритм из курса средней школы — блок-схемы, квадратики, ромбики: если…то, если…то…
Под утро мы, едва ворочая языками, пришли к выводу, что Никита в силу своей экс-бандитской сущности предпочтёт забить на клиентов и зажать выплату всех задолженностей. Мы подсчитали наши бабки — их хватало как раз на срочную визу для меня (Чикатило свою визу получил как раз накануне всей этой заморочки), на пару авиабилетов в Европу с открытой обратной датой и на месяц проживания в самом низкопробном еврохостеле.
Перед нами больше не стояла задача поставить Европу на колени — перед нами стояла банальная задача смыться, удариться в бега, замести следы. Это было не так романтично, как кажется после просмотра блокбастеров про обаятельных мошенников. Это было вообще не романтично — это было отвратительно.
Но мы недооценивали Никиту. Он ведь тоже хотел поменять статус, стать стопудовым легалом, честным бизнесменом. Такие варианты показывают в американских фильмах про мафию — когда крёстные папики понимают, что теперь у них наступает «либо-либо». Либо они мутят честные дела, либо их убивают. Раньше им было плевать на то, что их убьют — но фишка в том, что после определённого возраста им вдруг хором начинает хотеться жить. После определённого возраста всем начинает хотеться жить, наверное, потому, что проходит пик, апогей, на вершине которого сдохнуть не жалко, а вот у подножия кривой синусоиды — уже не в тему.
Видимо, перед всеми этими легальными замутами Никита держал какой-то очень серьёзный и ответственный базар перед самим собой, давал расклад по понятиям своей изнанке. Теперь он отвечал за этот самый базар, и в этом случае ему оставалось только раскошелиться. Иначе бы его легальный бизнес засел в глубокой жопе. Утонул в такой гигантской луже, из которой не вытащить на тросе никаким «сабурбаном».
Именно на это и рассчитывал Чик, когда с ходу выпалил в телефонную трубку предписания для несчастных ви-ай-пи. Утренние слова Стриженова превратили его из опального горе-комбинатора в гения-провидца, этакого рискового парня с замашками Нострадамуса. Но это он сам так думал, плюс, может быть, какая-нибудь восторженная Илона. Что же касается меня, то за прошедшую ночь я приобрёл, помимо седин, ещё и уверенность в одной вещи. А именно: я понял, что Чикатило — просто больной псих, которому изменяет чувство реальности. Такой же, как все его друзья прошлых лет.
Псих дослушал, как Стриженов прочищает матом голосовые связки, и молодцевато произнёс, видимо, вспомнив армию:
— …ОК, Илья Юльевич. Я выезжаю. Стриженов ещё что-то нёс в телефонную трубку, но это уже было не важно. Я достал из рюкзака бутылку водки, оставшуюся от вчерашнего. У Илоны, которая как раз входила в нашу клетку, округлились глаза. Ещё накануне мы с Чиком договорились — будем выпивать по стопке всякий раз, когда с плеч спадет очередная проблема. А этот день — мы знали — обещал стать весьма проблемным днём. В течение девяти рабочих часов мы должны были разобраться ещё как минимум с несколькими.
— Ребята… сейчас ведь только девять тридцать… — пробормотала Илона, но, посмотрев на нас, махнула наманикюренной ручкой: — Что… принести стаканы?
— И себе тоже, милая Илона. И себе тоже, обязательно, — потребовал я настойчиво.
— Я не пью водку, ты же знаешь.
— Это приказ. Раз уж ты считаешь нас начальниками.
Мы держали Илону в курсе почти всех наших махинаций. За это ей причиталась одна энная — точно не вспомню какая — часть награбленного: не очень большая, но и не такая, на которую жалуются. Все были довольны, а уж она-то в первую очередь ей даже не приходилось ничего делать для того, чтобы получать доллары. Намного большие, чем двести официальных. По-моему, у неё получалось не меньше пятисот в месяц — в отличие от нас, она их не откладывала, а тратила со сверхзвуковым свистом. Она правильно делала, эта девушка с округлыми сисечками — да она вообще по многим показателям была нашим человеком.
Я случайно зыркнул в дальний угол офиса — туда, где стоял факс. Под ним валялся скукоженный рулон — что-то пришло к нам вчера вечером, когда мы уже ушли с работы (хотя сидели мы здесь ой как допоздна). Какая-то эпистола была отрезана автоматическим фак-совым тесаком и сдута под стол ночными сквозняками. Я встал и поплёлся в направлении свитка.
