Мы, на минуточку, все-таки Россия. Великая держава с великим прошлым и великим будущим. И это будущее в наших, а не чужих руках. Тем, кто это забыл, мы напомним.
И последнее. Я с благодарностью принял приглашение президента Магдиева и собираюсь в ближайшее время прибыть в Казань, чтобы окончательно снять все проблемы, сохраняющиеся в наших взаимоотношениях. До встречи, друзья.
Овация отвлекла Иванькова, когда он совсем уже увлекся общением с зеленой молодежью. Приданная Неяпончику в подчинение спецгруппа не распущенного пока, но доживающего последние часы ополчения, топталась на крыльце Большого концертного зала, выстроенного ошую Ленина. Делать было решительно нечего, народному энтузиазму лучше не мешать, оставалось трепаться.
Иваньков занимался этим в воспитательных целях: чтобы группа сержантов и лейтенантов не думала, что последние полгода все было так однозначно. Сначала он рассказал, как практически одновременно бил морду татарским националам (много болтавшим о джихаде и шахидизме) и русским патриотам, почти организовавшим вполне себе террористический Единый народный фронт. Потом, переждав ураган, завершивший выступление Борисова, по особой просьбе молодежи в лицах изложил ставшую легендой историю о том, как 20 июня, в однодневную войну Москвы и Казани, оказался главным татарским поединщиком, фактически Челубеем:
— В других районах, короче, уже гасилово идет, из танков садят и «Грады» подкатывают, а мы сидим друг напротив друга и очком играем. Мне надоело, я кричу: э, черти, че, по-пацански нереально побазарить, совсем жим-жим без стволов и БТР? Дятел там какой-то возбухнул, начал там: че ты сказал, типа, повтори, все такое. Детсад, короче. Ну, я выхожу в чисто поле, не спеша так. Говорю: иди сюда, мужчина. Он вышел, бугай, блин, сразу мне с ноги в челюсть. Ну, я ему ножку немножко сломал. Тут с его стороны остальные полезли, наши навстречу — и все без оружия, что характерно. Веселуха. Зато на остальных участках потери, а у нас как сводка из воскресного кабака: черепно-мозговые, переломы да ушибы. У меня мениск чуть в ботинок не упал, но вот, жив, здоров, и, короче… Так, вон там что за дятел стоит?
— Где? — не понял лейтенант Еремеев, заместитель командира отряда.
— Лейтенант, хрена ли вообще мышей не ловим? Вон, чувак рыжий стоит, с банкой в руках. Джин-тоник, что ли, держит. Это нормально, что ли?
— А что шариат уже, что ли?
— Лейтенант, у нас пока не шариат. Просто этот орел уже полчаса банку держит и ни разу к ней не прикладывался. А банка открытая. И рядом, чтоб вы знали, ни один магазин не пашет. Проверить, живо.
Два сержанта подошли к рыжему парню, увлеченно слушавшему ораторов рядом с дальней от милиционеров колонны. Беседа у них, похоже, не сложилась, так что Иваньков, ругнувшись, двинулся на помощь:
— Старший лейтенант Иваньков, главштаб ополчения. Документики ваши можно?
— Да ради бога, — покладисто сообщил рыжий, переложил банку в левую руку и извлек из кармана паспорт.
Иваньков, бегло просмотрев его, поинтересовался:
— Вадим Геннадьевич, а вы всегда с собой паспорт носите?
Рыжий заулыбался:
— Нормально. Не носишь — подозрительный тип, в кутузку забирают. Носишь — совсем, значит, подозрительный. Всегда ношу, товарищ старший лейтенант.
— Похвально. Очень похвально. А живете где сейчас?
— Там написано, — спокойно ответил Вадим Геннадьевич.
— Ну, тут написано: «Чистопольская, 19». А этот дом разбомбили.
— Щас. Ни фига не разбомбили. Дальше в сторону Амирхана — там да, пара домов в хлам. А наш, слава богу, стоит.
— А. Ну, извините, ошибся. А вы джин-тоник любите, да?
— Ну, как… Да, в принципе. Нельзя?
— Да нет, можно. А баночку разрешите посмотреть?
— Зачем? — опасливо спросил рыжий и даже попытался отодвинуться, но толпа за его спиной не пустила.
— Ну, вдруг я банки собираю, а такой нет. Или вдруг вы шахид, а в банке бомба, и вы взорвать хотите — Магдиева там, еще кого-нибудь.
— Ну что вы. Разве шахиды вот такими бывают?
— Они всякими бывают. И рыжими, и блондинами. Плохо вы шахидов знаете.
Леонид Рыбак, известный своим иерусалимским соседям под фамилией бен-Цви, а сослуживцам по армейскому спецназу под кличкой Книжник (за способность голыми руками разорвать пополам трехсотстраничную книгу, правда, в мягкой обложке), по данному поводу мог аргументированно возразить лупоглазому и оттого, видимо, такому прозорливому старлею. Но лишь пожал плечами и поднес банку к губам.
Лупоглазый не отстал. Протянув руку, сказал мягко, но настойчиво:
— Баночку вашу можно?
— Да ради бога, — снова сказал Леонид, кинулся плечом назад, стараясь втиснуться поглубже в толпу, — и одновременно швырнул банку под ноги ментам.
О столь бездарной концовке операции по ликвидации Магдиева, которая готовилась три месяца, капитан бен-Цви не успел даже пожалеть. Менты оказались неожиданно проворными и открыли огонь из автоматов до того, как банка ударилась о землю и разорвала на куски старшего лейтенанта и обоих сержантов, а семерых участников митинга посекла мелкими, но гнусными осколками.
Примерно в эту секунду капитан Закирзянов, пробормотав что-то невнятное, съехал на обочину и остановил машину.
Наташа и Андрей, тихо сидевшие на заднем сиденье, тревожно спросили в один голос:
— Марсель, что случилось?
— Щас. Щас. Уф, все. Руки… И вот здесь, под горлом… Словно схватил кто-то, — недоуменно объяснил Закирзянов.
Он не стал уточнять, что точно от такого же ощущения — от чувства, что умирает, — проснулся прошлой ночью, когда началась бомбежка и взрыв разнес квартиру Абрамовых. Наташа, сестра и единственная на этом свете родственница Клавы, и так непрерывно плакала всю дорогу от Чистополя.
Немного посидев и убедившись, что руки снова слушаются, а сердце бьется, Марсель тронулся с места и продолжил путь.
Оплату всех похорон взял на себя Кабмин, но хлопот с оформлением бумаг — хоть отбавляй. Так что Наташе и Андрею необходимо поторопиться.
Летфуллин ничего не почувствовал. Он спал как убитый после не слишком затяжного, но изматывающего доведения до кондиции текстов, появившихся позднее на вскрытом сайте Белого дома.
А Гильфанов впервые узнал о чрезвычайном происшествии такого масштаба позже остальных. Он собирался остаться на митинге, но за полчаса до начала вдруг почувствовал, что прямо сейчас просто упадет и уже неважно, уснет или умрет на месте. Попросил отвезти его домой, вошел в квартиру не включая света и направился было к себе в комнату, чтобы рухнуть лицом в подушку. Но на полпути почему-то остановился и зашел в комнату отца. Все там было как обычно. Гильфанов сделал два нерешительных шага, сел на край кушетки, на которой лежал отец, и несколько секунд сидел, глядя в пол, на котором валялась зеленая бутылка из-под стеклоочистителя. Потом повернул голову.
