С широкой проходной части крепостной стены я перешел в башню и спустился по ступеням этажом ниже. Запасов воды и провизии здесь хватило бы, наверное, еще на неделю осады, но, боюсь, они нам уже не понадобятся. До наступления темноты наверняка последуют еще атаки, и нам их уже не выдержать.
Я оглядел помещение. Повсюду спали люди. Грязные, небритые. Некоторые из них — Самоса, другие — мои. Рабы, сражавшиеся молотками или шестами, освобожденные мной, рабы, научившиеся владеть оружием. Матросы, гребцы, двое вольнонаемных, так и оставшихся у меня на службе. А вон и мальчишка, Фиш, спит вместе с Виной, положившей голову ему на плечо. Он сегодня хорошо поработал.
— Хозяин, — услышал я приглушенный голос.
Я обернулся. В углу комнаты сидела Сандра, танцовщица. Я с удивлением заметил, что она в шелках наслаждений и с наложенной на лицо косметикой. Она была действительно красива.
Я направился к ней. Она сидела, склонившись над небольшим бронзовым зеркальцем и щеточкой причесывала брови.
Когда я подошел, она подняла на меня испуганный взгляд.
— Как думает хозяин, когда они придут, они убьют Сандру? — спросила она дрожащим голосом.
— Я думаю, нет. Они найдут Сандру красивой и оставят ей жизнь.
Она облегченно вздохнула и снова вернулась к своему зеркальцу, придирчиво рассматривая свою внешность.
Я поднял ее на ноги и заглянул в лицо.
— Пожалуйста, хозяин, не размажьте мне тени под глазами, — взмолилась Сандра.
— Не беспокойся, не размажу, — усмехнулся я. — Да, они найдут тебя очень красивой.
Я поцеловал ее в шею, за ухом, и отпустил.
Походив по комнате, я спустился еще на этаж.
Здесь в полутемном углу я заметил Луму. Она сидела, прислонившись спиной к стене и подтянув колени к подбородку.
Я остановился рядом с ней.
Она поднялась на ноги и прикоснулась ладонью к моей щеке. В глазах у нее блестели слезы.
— Я бы освободил тебя, но, боюсь, они могут убить всех свободных женщин, которых им удастся обнаружить. — Я пощелкал пальцем по ее ошейнику. — Думаю, он поможет тебе остаться в живых.
Она всхлипнула и уткнулась мне в плечо. Я обнял ее за плечи.
— Ты моя храбрая Лума, — говорил я, гладя ее по голове. — Храбрая, верная Лума.
Я притронулся губами к ее щеке и легонько освободился от ее объятий. Затем направился в следующую комнату.
Здесь я увидел Телиму, ухаживающую за двумя ранеными.
Я добрался до дальней стены и опустился на разложенный здесь плащ.
Девушка подошла ко мне и присела рядом, сделав это на манер всех горианских женщин, опустившись на колени и сев на пятки.
— Я думаю, — помолчав, сказала она, — что через несколько часов флотилия вернется, и мы будем спасены.
Она, конечно, знала, — так же, как и я, — что флотилию штормом отнесло далеко на юг, и она не сможет добраться до гавани Порт-Кара еще по крайней мере в течение двух-трех следующих суток.
— Да, — сказал я. — Через несколько часов корабли вернутся, и мы будем спасены.
Она положила руку мне на голову и приблизила ко мне лицо.
— Не плачь, все будет в порядке, — попытался я ее успокоить, прижимая к себе.
— Я тоже причинила тебе боль, я знаю, — сказала она.
— Нет, — покачал я головой. Она помолчала.
— Все это очень странно, — наконец снова заговорила она.
— Что именно?
— То, что Самос оказался здесь.
— А что здесь странного?
Она посмотрела мне в лицо.
— Много лет назад он был моим хозяином. Это сообщение поразило меня.
— Я попала в рабство после одного из налетов, — продолжала она. — Мне было тогда семь лет. На невольничьих торгах меня купил Самос. В течение многих лет я прожила у него, и он относился ко мне со вниманием и заботой. Обращались со мной неплохо и научили многому тому, чему редко обучают рабов. Выучилась я и читать, ты знаешь.
Я вспомнил, как меня поразило открытие, что девушка-ренсовод владеет грамотой.
— Научившись читать, я действительно многое узнала. Начала даже овладевать основами знаний второй ступени.
Уровень безусловно высокий; как правило, предполагалось, что знаниями второй ступени могут обладать лишь представители высших каст.
— Я выросла в том доме, окруженная любовью, хотя и была всего лишь рабыней, а Самос заменил мне родного отца. Мне было позволено общаться со всеми, находящимися и приходившими в дом, и я подолгу разговаривала с писцами и певцами, путешественниками и торговцами. Я подружилась с другими девочками в доме, также обладавшими значительной степенью свободы, хотя и не в той мере, как я. Мы могли беспрепятственно выходить в город, но при этом нас всегда должны были сопровождать охранники.
— И что же произошло потом? — поинтересовался я.
Ее голос стал суровым.
— Говорили, что в день моего семнадцатилетия в моей жизни должны произойти большие перемены. Я ожидала, что меня отпустят на свободу, и я буду принята всеми как дочь Самоса.
— А на самом деле?
— А на самом деле… Утром, на рассвете, за мной пришел старший надсмотрщик за рабами. Меня отвели в загоны для рабов и связали так же, как новых, недавно пойманных на ренсовых островах девушек. Здесь раскаленным железом мне поставили клеймо на теле, а затем положили мне голову на наковальню, надели простой металлический ошейник и заклепали его. Потом, чтобы показать, что я действительно стала рабыней, меня привязали ко вделанным в стeну кольцам и избили плетьми, после чего руки мне развязали, и старший надсмотрщик вместе со своими людьми долго развлекались со мною, используя как им заблагорассудится. Когда это им надоело, на меня надели кандалы, отвели в загоны для рабов и заперли вместе с остальными девушками. Впоследствии они, в большинстве своем такие же девушки из ренсовидческих общин, часто избивали меня, вспоминая, какой свободой я пользовалась в доме и с каким высoкомерием относилась к ним, считая людьми второго сорта. Вначале я думала, что здесь какая-то ошибка, и скоро все переменится и станет на свои места. Однака через несколько дней после жестoких побоев своими соседками я принялась умолять старшего надсмотрщика, чтобы он позволил мне увидеться c Самосом. Он долго отказывался, но наконец все же меня, избитую и связанную, бросили к ногам Самоса.
— И что же он сказал? — спросил я
— Он приказал увести меня прочь.
Я опустил голову, продолжая прижимать ее к себе.
— Меня ввели в курс обязанностей рабыни в доме, продолжала она, — и я вскоре научилась их выполнять. Девушки, с которыми я выросла, теперь не удостваивали меня даже своим вниманием, чего не сакажешь, например, об охранниках, которые прежде защищали нас во время прогулок по городу, а теперь не давали проходу, причем я должна была всячески ублажать их, иначе меня жестоко избивали.
