– Будь я проклят, если знаю. Уверен только в одном: в любой музыке есть волшебство.
– Ну, этого мне вполне достаточно. Вот увидите, я наберусь мастерства. Увидите. Когда-нибудь я стану лучшим!
– О да, вот это – настоящая целеустремленность. Она мне по душе.
В тот же миг вперед метнулась шикарная женская фигурка, нежные руки обвили шею изумленного, но вряд ли раздосадованного этим Хинкеля.
– Я тебе помогу! – проворковала Ансибетта. – Ах ты, бедненький, затюканный, невезучий странствующий бард! Я тебя понимаю, я представляю, как это несладко – когда тебя хулят даже не в одном, а в двух мирах! Разве это справедливо?
Джон-Тома, потрясенного до потери голоса, лишь на миг охватило сожаление. Но он вспомнил Талею, Банкана и свой дом – и успокоился.
Но не до полной безмятежности.
Мадж ткнул его под ребра.
– Ну так, шеф, объясни мне, сделай милость. Это че, еще какое-то таинственное колдовство действует или че?
Джон-Том посмотрел на Ансибетту – та снова и снова увлеченно целовала и успокаивала ошеломленного, однако быстро приходящего в себя Хинкеля.
– Нет, Мадж, это не волшебство. Просто у некоторых человеческих самок до крайности извращенные вкусы.
– А, значица, дело тока в этом? Чувак, да нешто ты не знал, че у всех без исключения бабенок вкусы шиворот-навыворот? Это ж всем известный закон природы, вот так.
– Да, я знаком с этим явлением. Самым красивым женщинам всегда нравятся наиболее уродливые самцы. Особенно их привлекают чахлые музыканты, которым вдобавок медведь на ухо наступил. Наверное, таким способом природа ограничивает прирост населения.
– Насчет самой красивой ты, приятель, загнул. Пущай она принцесса и все такое, но твоей Талее и в подметки не годится. – Выдр задумчиво помолчал. – Та ее враз за пояс заткнет. Или еще куда…
– Ты совершенно прав, – твердо произнес Джон-Том, чтобы закрыть тему. И он почти не кривил душой.
Сомкнув пальцы на щуплой шее музыканта, принцесса Ансибетта Боробосская сияла, как солнце в погожий день, и глядела в водянистые глаза Хинкеля.
– Я позабочусь, чтобы ты ни в чем не нуждался. У нас при дворе великолепные учителя музыки.
И, взяв его за руку, ласково повела к шлюпке. Волк-Газерс состроил очень выразительную мину – дескать, все это мы уже проходили.
– Ладно, сукин сын неплохо устроился, но с чем остаемся мы?
Вперед вышла Сешенше и задумчиво провела когтем сверху вниз по груди гитариста.
– Нет на с-свете королеве-ского двора, где не най-детс-ся мес-стечка одному-двум менес-стрелям. Ес-сли они знают с-свое дело.
– Конечно, мы знаем свое дело, – огрызнулся Газерс. – Нам нужен только новый солист.
– Ес-сли у вас нет ос-собого предубеждения против кошачьих концертов, то, может быть, и я на что с-сго-жусь?
Она раскрыла пасть и продемонстрировала нежнейшее и чистейшее сопрано – Джон-Том только диву давался. По крайней мере, оно было нежным и чистым, пока не перешло в рычание и мяуканье. Совершенно дикие, неистовые, звуки эти были достойны десятка сцепившихся в переулке кошек.
– Э, а ведь неплохо! – Приободрившийся Циммерман уже насвистывал фоновый ритм рефрена. – Немножко похоже на «Пирл джем».
– Или на «Чили пепперс», – высказал свое мнение Хилл.
Газерс согласно кивнул:
– Парни, с этим можно конкретно работать. Слышь, кисуля, платить-то нам хоть будут?
– Кров и с-стол, – ответила Сешенше. – Но – по королевской шкале.
Не волнуйтес-сь, вас-с ждет дос-стойное обращение, как с-с уважаемыми придворными музыкантами.
Друзья переглянулись, потом за всех высказался Циммерман:
– Что ж, это самое хорошее предложение за последнее время. Все лучше, чем наяривать за компот в клубах Пассейика.
Хилл содрогнулся:
– Точно, хуже этого ничего не бывает.
Газерс, памятуя о том, что обращается к принцессе, смущенно поинтересовался:
– А на столе под кровом… гм… выпивка будет?
Сешенше показала в улыбке все свои внушительные клыки.
– Вы отведаете лучших алкогольных напитков нашей с-страны. У моего народа давние традиции с-сбраживания и нас-стаивания.
– Ну, коли так, все в порядке! – успокоился Хилл. – Парни, мне это, типа, нравится.
– И еще одно. – Газерс беспомощно глянул на Джон-Тома. – Этот твой королевский двор… как бы это выразиться… смешанный в расовом отношении? Или нет?
Джон-Том улыбнулся:
– Ты сам скоро убедишься, что здесь очень дружно живут все теплокровные. Уверен, в Паресси-Глиссаре ты встретишь людей.
– Это как пить дать. – Мадж подмигнул. – А ежели ты не склонен ограничивать себя в выборе…
Джон-Том зажал ему пасть ладонью.
– Пусть ребята сами выяснят все, что их интересует. Сильнее, чем уже удивились, они не удивятся.
И вслед за мангустами друзья направились к шлюпке.
– Это, конечно, не ресторан деликатесов на Шестой авеню, – пробормотал Хилл, – но все-таки королевский двор…
Мадж теребил друга за рукав:
– Эй, чувак, послушай-ка. Как же быть со всей этой музыкой, которую тут собрал наш задохлик?
– Я о ней позабочусь.
Джон-Том остановился на берегу, повернулся к самой высокой горе, все еще окутанной темными клубами, взял дуару в руки и запел напоследок. На сей раз слова не нуждались в усилителе из запределья.
Вывод ясен: для музы
Не созданы узы,
Для мелодий и слов
Не найти в целом свете оков.
Песня вольною птицей
Пускай в небеса устремится
И достигнет других уголков
И других берегов…
Что тут началось! Взорвались черные тучи, и вся музыка, которую Иероним Хинкель добыл не праведным путем, хлынула вниз по склону горы неудержимым валом чистого звука, и каждая нота, словно крупица перламутра, переливалась сотней оттенков.
Грандиозным цунами мелодий и ритмов, гармонии и темпа вызволенная музыка омыла Джон-Тома и его спутников, растрепала им волосы, раздразнила нервные окончания. А когда промчалась мимо, все поняли: им уже до конца своих дней не встретить звука такой концентрации.
Она исчезла быстрее, чем любимое воспоминание, рассеялась над океаном, разбежалась по множеству земель, откуда ее похитили. Мелодии вернулись к своим инструментам, песни – к своим певцам, высокие призрачные стоны распределились по сотням косяков заждавшихся китов. А Джон-Тому и его товарищам осталось только тепло на сердце и чувство исполненного долга.
А потом раздался шум, которого Джон-Том не слышал уже давно. Этот звук, почти забытый музыкантом, посвятившим себя семье, чаропению и разнообразным приключениям, сильно отличался от того, что раздавался много дней назад при встрече с китами. Он исходил от принцесс и солдат, от ансамбля «Панкреатический отстой» и даже от наказанного Хинкеля, не проявлявшего, однако, энтузиазма. Это были аплодисменты.
