Пантелеймон спустился пониже и, устроившись на ее правом запястье, старался светить изо всех сил.
Лира молчала, собираясь с мыслями. Какая-то часть ее сознания не уставала удивляться тому, что даже перед лицом такой чудовищной опасности она способна привести себя в состояние сосредоточенного покоя, которое необходимо, чтобы читать по веритометру. Однако у нее это получалось совершенно естественно. Самые сложные вопросы будто бы сами собой преломлялись в значки — символы веритометра, и девочка ни на секунду не задумывалась над тем, как это происходит, как не думает человек, сгибая руку или ногу, какие мышцы приводят в движение тот или иной сустав.
Установив стрелки, она мысленно задала вопрос:
“Где сейчас Йорек?”
Ответ не заставил себя ждать:
“Он жив. После того, как вас выбросило из корзины, его протащило дальше. До Свальбарда ему день пути. Он спешит сюда”.
“Где Роджер?”
“С Йореком”.
“Что они собираются делать?”
“Йорек, несмотря на все препоны, хочет ворваться во дворец и освободить вас”.
Девочка опустила веритометр на колени. Сердце ее учащенно билось. Ей было страшно.
— Они же его схватят. Их тут слишком много. Ну почему я не ведунья! Я бы тебя отправила к Йореку, и мы бы вместе что-нибудь придумали. Что же делать-то?
И тут впервые в жизни Лира почувствовала, что от ужаса у нее зашевелились волосы на голове. В темном углу камеры послышалось какое-то движение и старческий голос произнес:
— Кто здесь?
Дико вскрикнув, девочка вскочила ногами на скамью и затравленно прижалась спиной к стене. Пантелеймон летучей мышью вился перед ее лицом и что-то отчаянно верещал.
— Кто здесь? — снова воззвал из темноты мужской голос. — Отвечай же! Я ничего не слышу!
— Пан, миленький, — трясущимися губами шепнула Лира, — стань опять светлячком, только близко к нему не подлетай.
Трепещущая искорка прочертила темноту и выхватила из мрака голову говорящего. То, что Лира ошибочно приняла за груду тряпья, оказалось седобородым старцем, цепями прикованным к стене камеры. Бледный огонек светлячка отразился в дико блеснувших глазах старика. Его всклокоченные волосы седыми космами разметались по плечам. Полуживая змея-альм свернулась у него на коленях и с усилием задвигала раздвоенным языком, стоило Пану подлететь поближе.
— К-к-кто вы? — заикаясь от страха, выдавила из себя Лира. — Как вас зовут?
— Иофам Сантелия, профессор королевской кафедры космологии Глостерского университета, к вашим услугам. С кем имею честь?
— Я Лира… Лира Белаква. Зачем они вас сюда посадили?
— Злоба и зависть недоброжелателей. Откуда вы?
— Из колледжа Вод Иорданских.
— Что? Из Оксфорда? — Профессор поперхнулся.
— Да.
— Что этот каналья, Трелони, до сих пор там, у вас?
— Вы имеете в виду профессора-паломника, да? Он до сих пор в колледже.
— Ах вот как? Отрадно слышать! — зашипел старик, брызгая слюной. — Им давно следовало бы лишить его мантии. Ничтожество! Фигляр! Плагиатор! Продажная душонка!
Лира дипломатично молчала.
Старец всем телом подался навстречу девочке:
— Ну, и как его труд о фотонах гамма-лучей? Довел он его до ума?
Лира инстинктивно сделала шаг назад.
— Я н-не знаю, — начала было она, но вдруг всегдашняя привычка взяла верх. — Нет. Он его еще не опубликовал. Говорит, цифры какие-то нужно уточнить. А, вспоминаю, вспоминаю. Он еще, кажется, говорил, что будет писать работу о природе Серебристой Пыли.
— Что вы сказали? — возопил профессор. — Мошенник! Вор! Мерзавец! Каналья!
Брызги слюны летели во все стороны. Старик трясся так, что Лира не на шутку перепугалась, как бы с ним что не случилось. Утомленная жизнью змея-альм невозмутимо соскользнула с колен старца на пол, чтобы он мог без помех лупить себя кулаками по ляжкам.
— Совершенно с вами согласна, — почтительно вставила девочка. — Я тоже всегда считала, что он вор и каналья, и все другое, что вы сказали, тоже.
Потерявшему рассудок старику даже в голову не пришло удивиться тому, что волею судеб в его камере оказалась маленькая чумазая девчонка, каким-то образом знакомая с человеком, мысль о котором его неотвязно преследовала. Он действительно был безумен, бедолага, но в безумии своем мог сообщить Лире нечто ценное.
Девочка опасливо присела перед ним на корточки. Сидеть надо было достаточно далеко, чтобы старик не сумел до нее дотянуться, но в то же время достаточно близко, чтобы слабый огонек светлячка-Пантелеймона мог ясно осветить его лицо.
— Этот профессор Трелони, он, знаете ли, все время хвалится, что очень хорошо знает короля панцербьорнов…
— Скажите пожалуйста! Он хвалится! — снова задергался профессор. — Кто бы говорил! Хлыщ! Фитюлька! Прощелыга! Ворует то, что плохо лежит! Во всех его трудах нет даже тени самостоятельной научной мысли! Все же украдено у других, у тех, кто неизмеримо выше, чем он!
— Точно, — серьезно поддакнула Лира. — А уж если он что свое и напишет, так все переврет.
— Именно! Именно что переврет, коллега! Ни таланта, ни широты мышления, ни полета. Шулер с головы до пят! Ничтожество!
— А еще хвалится, — гнула свое Лира. — Вот, скажем, про того же короля панцербьорнов вы наверняка раз в сто больше знаете. Просто вы не хвастаетесь.
— Панцербьорны! — презрительно хмыкнул бедный сумасшедший. — Да я мог бы написать о них трактат! Да что трактат, монографию! Именно по этой причине они и держат меня в заточении.
— По какой еще причине?
— А по такой, мой юный друг, что я слишком много знаю о них. Они просто не решаются меня убить. Может, и хотели бы, да руки коротки. Я же все понимаю. У меня, знаете ли, есть весьма влиятельные друзья. Да-с.
— Какой же вы умный, — с почтительным восхищением протянула девочка. — С вашим опытом, с вашими знаниями вы бы столькому смогли научить других…
Судя по всему, в беспросветном мраке безумия у профессора чуть брезжила искра здравого смысла, потому что, услышав последние Лирины слова, он бросил на нее недоверчивый взгляд, словно бы уловив в них скрытый сарказм. Но наша Лира не зря провела всю свою жизнь в обществе желчных ученых мужей, которые вечно ждут какого-нибудь подвоха. Уж она-то знала, как с ними нужно общаться. В ее широко распахнутых глазах светилось такое безмерное наивное восхищение, что старик растаял.
— Хм… Учить других, говорите вы. Ну что ж, возможно, дитя мое, возможно. Если б я нашел достойного ученика, я бы возжег в его душе священный пламень.
