нагрелся и был на ощупь теплым, почти горячим, как маленькое, голое животное, вроде новорожденного крысеныша. Генерал с отчетливым стуком поставил его на стол, чиркнул зажигалкой и поднес ровный треугольник бензинового пламени к уголку оставленной Потапчуком записки. Бумага весело занялась; спасая пальцы, Андрей Никитич поспешно положил пылающий клочок в трофейную немецкую пепельницу и выдвинул верхний ящик стола.
Его табельный пистолет был заряжен. Сам не зная зачем, генерал вынул обойму и оттянул назад ствол, выбросив оставшийся там патрон. Потом взял со стола подарок Потапчука, аккуратно вложил в патронник и поставил оружие на боевой взвод. Бумажка в пепельнице почернела и скукожилась, огонь погас, испустив напоследок извилистую струйку вонючего белого дыма. Вынув из письменного прибора дорогую чернильную ручку, Климов ее металлическим колпачком тщательно измельчил и перемешал пепел, а потом высыпал его в корзину для бумаг.
Покончив с делом, он закурил. Пистолет с одним патроном лежал перед ним на столе; генерал курил, поглядывая то на него, то на часы. Ему вдруг подумалось, что, сам того не осознавая, он до этой самой минуты все еще надеялся на чудо. Потому, наверное, и воспользовался патроном Потапчука, хотя своих было сколько хочешь – полная обойма и еще один в стволе. Ну, а вдруг это была шутка, смысла которой он просто не понял? Вдруг этот патрон не выстрелит? Он спустит курок, механизм сухо щелкнет, дверь распахнется, и хохочущий Потапчук заорет во все горло: «Здорово я тебя разыграл?!»
Он криво усмехнулся собственным мыслям. Ведь, казалось бы, взрослый, даже пожилой человек, разведчик, генерал, а в голову все равно лезет какой-то бред. Ну, да что тут удивительного? Кому же охота признавать, что партия проиграна вчистую и матч-реванш уже не состоится – никогда, ни при каких обстоятельствах?
Докурив сигарету, он раздавил окурок в пепельнице и снова посмотрел на часы. Полчаса уже прошло; строго говоря, с того момента, как Потапчук закрыл за собой дверь кабинета, часы отстукали целых тридцать четыре минуты. Так, может, это все-таки было что-то вроде розыгрыша? Может быть, не желая предавать дело огласке, а то и вовсе не имея доказательств его вины, этот старый хрен Потапчук решил примитивно взять его на пушку? Авось сам застрелится, а не застрелится – тогда и посмотрим, с какого конца его взять… А? Тогда рассиживаться нечего, надо брать ноги в руки и бежать куда глаза глядят – от Потапчука подальше, к денежкам своим поближе…
Из приемной послышался какой-то слабый шум. Слабым он казался, конечно же, из-за двойной звуконепроницаемой двери, а на самом-то деле шумели, надо полагать, от души, ничуть не стесняясь тем обстоятельством, что находятся, черт их дери, не в солдатском нужнике, а в приемной генерала ГРУ. Потом дверь распахнулась настежь, и на пороге возник двухметровый громила в камуфляже с капитанскими погонами – слава богу, без автомата, но в бронежилете и с пистолетом наголо. Следом за ним в кабинет вошли другие, выглядевшие именно так, как должны выглядеть члены группы захвата.
– Генерал-майор Климов? – спросил капитан, как будто и впрямь рассчитывал застать в кабинете кого-то другого.
– Я, – ответил Андрей Никитич, схватил лежащий на столе пистолет, сунул дуло в рот и спустил курок.
Никаким розыгрышем тут, понятно, даже и не пахло, но разорванный пулей мозг уже не успел этого осознать.
* * *
Глеб Сиверов спускался на первый этаж в лязгающем, опасно содрогающемся лифте. Кабину в этот раз пришлось делить с пожилой соседкой, которая вела на прогулку свою разжиревшую, тоже далеко не молодую болонку. Соседка, слава богу, уже перестала скалить в фальшивой улыбке вставные челюсти, зато ее псина никак не могла успокоиться: забившись в самый угол кабины, она монотонно рычала на одной ноте, не сводя с Глеба налитых бессмысленной яростью глаз и выставив напоказ желтые от старости клыки.
Наконец кабина остановилась. Сиверов нашел в себе силы пропустить «даму с собачкой» вперед и вслед за ними вышел из лифта. Болонка еще пару раз оглянулась на него, сердито рыча; потом дверь подъезда распахнулась, и собака пулей выскочила во двор, сразу же огласив его истеричным лаем.
Глеб подошел к своей машине. «Москвич», на котором ездил сосед с седьмого этажа, был припаркован как-то криво и чересчур близко – видимо, старый хрыч опять садился за руль в пьяном виде. Сиверов придирчиво осмотрел борт своей иномарки, но ни царапин, ни вмятин там не было. У него возникло странное ощущение: на миг показалось, что все это с ним уже происходило – если не наяву, то во сне. Потом он заметил, что привинченная к переднему бамперу номерная пластина совсем заросла грязью, и полез в багажник за тряпкой.
Он заканчивал оттирать номер, ежась от залетавших за шиворот мокрых снежинок, когда во дворе появилась какая-то машина. «Маркиза, нельзя! Ко мне, Маркиза!» – истошно завопила хозяйка болонки, хорошо изучившая нрав своей питомицы. В ответ послышался истеричный лай; Глеб выпрямился и обернулся как раз вовремя, чтобы увидеть, как заходящийся лаем мохнатый комок стремительно метнулся прямо под колеса едущего автомобиля. Водитель, к счастью, попался опытный и не стал тормозить на скользкой дороге, а просто слегка повернул руль, чтобы объехать сумасшедшую зверюгу. Это у него получилось, но без потерь все равно не обошлось, и пострадал, как водится, ни в чем не повинный зевака: заднее колесо машины угодило в заполненную снеговой кашицей выбоину, и Глеба почти по пояс окатило коричневатой ледяной жижей.
Машина проехала мимо; за ней, заливаясь лаем и волоча по слякоти поводок, стремглав пронеслась болонка. Ее хозяйка, переваливаясь, бежала следом, выкрикивая имя своей любимицы голосом не менее пронзительным и противным, чем собачий лай. Напротив Глеба она остановилась и с огромным возмущением произнесла:
– Что же вы стоите? Держите ее!
Сиверов перестал чистить брюки, выпрямился и открыл рот. К счастью, почтенная дама уже поспешила за своей собачкой, и ему пришлось проглотить вертевшуюся на кончике языка грубость. Через некоторое время раздражение улеглось, но Глеб точно знал: злость вовсе не исчезла бесследно, а просто отложилась внутри организма, как никотиновая смола или еще какая-нибудь отрава.
Пробормотав короткое ругательство, Сиверов закурил и вдруг, словно наяву, увидел уходящий прямо к закатному небу каменистый склон и стоящего рядом бородача, с беспечным хохотом палящего куда-то в небо из только что купленного автомата. Он увидел лошадей, осторожно
