Виктор одарил меня странным взглядом, когда я встала на ноги.
— Ты — одна из этих людей, да? Сентиментальные придурки, желающие мертвую ель и гирлянды.
Я смотрела на него, пока поднималась, проводя рукой по лбу. Когда я потянулась за косяком, он передал его мне и затем усаживает меня к себе на колени. Губы Виктор касаются моего уха, и все мое тело вспыхивает белой горячкой прежде, чем расслабиться в отчаянной холодности, словно погружение в бассейн после получения солнечного ожога.
— Почему ты так издеваешься надо мной? — продолжил он, и мне потребовалась секунда, чтобы понять, что он говорит не про елку. Нет, он имеет в виду Оскара. — Знаешь, что я чувствую, когда вижу тебя с другим мужчиной, так ведь?
— Благодарным за свободную ночь? — пошутила я, и он крепче прижимает меня.
Я сделала вид, что не заметила, куря косяк и придерживая его двумя пальцами с татуировками. «А» и «В» моей татуировки Хавок смотрели на меня в ответ.
— Кровожадным, — сказал он мне, и затем забрал обратно косяк и столкнул меня со своих коленей, как только Каллум спустился по лестнице.
— Идешь в студию? — спросила я, поднимая ведро.
Кэл покачал своей головой, подходя, чтобы забрать у меня ведро. Я почти не позволила ему. В конце концов, он не знает, что означает эта розовая вода в нем, но я решила, что просто наслажусь тем, что не нужно выливать эту тяжесть в раковину.
— Не сегодня, — сказал он мне, ополаскивая ведро с помощью съемного распылителя на раковине. Ему было абсолютно нормально чистить кровь. Не в первый раз, я права? — Я собирался залезть на крышу и смотреть на рассвет.
Я уставилась на его, когда мурашки пробежали по рукам. На мне снова его толстовка, я тону в ткани и свежем запахе талька и стирального порошка. Каллум развернулся и прислонился задницей к раковине. Его капюшон опущен, но на нем похожая толстовка, а руки засунуты в передние карманы.
— Бабушка и я раньше делали так, каждое утро субботы, — он пожал плечами, словно это не что-то важное. Это очень важно. Я сосредоточилась на его голубых глазах и старалась не потеряться в их яркости, но это невозможно, это похоже на падение в океан во время шторма, молясь не утонуть. — Когда она еще могла передвигаться достаточно хорошо, чтобы делать это, — он на мгновение задумался над этим. — Я возможно скоро поеду домой, проверю ее.
Конечно, я знала, что у каждого парня была семья, история и все это дерьмо, но, полагаю, я настолько же нарцисстична, как и следующий придурок, потому что я никогда не позволяла себе думать об этом. Для меня, они всегда были лишь…моими. Мои мальчики. Моя собственность. Я бы помочилась на них, если бы могла.
Но все эти откровения меня просто потрясли.
У Вика мать — светская львица, а отец — пьяница. Отец Хаэля — убийца, а мать сломлена. У Каллума есть только бабушка. Конечно, я знаю об Аароне, но речь заходит об Оскар? Он — загадка. Я не знаю, жил ли он со змеями в диком клубке в лесу.
— Не против, если я присоединюсь к тебе на крыше? — спросила я, чувствуя, как сердце замирает.
Животная часть меня говорит: «Бернадетт, ты трахнула четырех из своих парней, получи этого последнего». Но мне нужно время переварить то, что случилось с Оскаром, что происходит со мной.
Моя сексуальность раскрывается во мне как темный лотос, и мне, по крайней мере, нужно поприветствовать ее прежде, чем снова проверять ее лимиты.
Каллум улыбнулся мне, слегка склонив голову на бок. Рассеянный серый свет раннего утра окрашивает его волосы, но все, что он делает, — это делает их серебристыми. Это не уменьшает их блеска.
— Конечно, можешь, — сказал он мне, его голос был таким же грубым и прекрасным, как и всегда, в нем слышны нотки мертвых и темных вещей, что делает злую часть меня счастливой так, что я не могу объяснить. Его шрамы тоже становятся серебряными, светящимися в странном свете, отметины его прошлого впечатаны в его кожу также сильно, как и татуировки. Как обычно, балерина на его руке приседает над своими ногами и плачет, вечно разбитая. Пока Каллум не умрет и не сгниет, она всегда будет плакать.
Каллум отталкивается от раковины и поднимается по лестнице, ведя меня в комнату с двухъярусными кроватями. Оскар и Хаэль все еще спали. Последний выглядел милым с его растрепанными рыжими волосами и одной рукой, перекинутой через лоб. А первый…я залезла в его кровать и пнула его настолько сильно, насколько могла, ударив пяткой по его груди.
Ублюдок поймал меня прежде, чем я смогла его коснуться, открыв глаза и бросив меня в свежие воспоминания о прошлой ночи. Его расписанное тело висело надо мной. Горячая кровь между моими бедрами. Серые глаза смотрят на меня, всегда смотрят.
Я отталкиваюсь от него ногой и, споткнувшись о край кровати, налетаю на Кэла. Он с легкостью поймал меня, его пальцы заставляли меня испытывать боль во всех местах, к которым они прикасаются. Он ставит меня в вертикальное положение, и я откидываю Оскара. Это не самый мой выдающийся момент, но я не могу ничего с собой поделать. Я раздражена. Я никогда раньше не занималась сексом во время своих месячных, особенно без чашечки внутри. Это был интимный момент, он попахивал уязвимостью.
И из всех есть людей я должна была пойти на этот шаг с Оскаром Монтаком.
— В чем проблема, Бернадетт? — спросил он, поворачиваясь к стене.
Я заметила, что ему досталась двуспальная кровать, в то время как Каллум и Хаэль делили двухъярусную кровать. Было бы легко понять, какая кровать кому принадлежит и без их присутствия. На кровати Оскара были серые шелковые простыни и такое же одеяло. У него были одна подушка и стакан воды на прикроватной тумбочке рядом с его очками. Хаэль же, с другой стороны, спал в клубке неподходящих друг другу детских простыней мультяшными изображениями. У него тоже была одна подушка, но не такая идеальная, как у Оскара. Наоборот, она сложенная и потрепанная по краям. Кровать Каллум была верхней, на которой были синие нитяное
