– А вам не кажется, уважаемый Олег Вадимович... – после некоторой паузы вновь взял слово Соколовский, – что все наблюдаемые нами процессы... вызывающие у вас столь негативное восприятие... обусловлены некой... объективной закономерностью. Что во всем этом есть своя... так сказать, великая сермяжная правда. Ведь, сожалея о погибшей культуре великого Древнего Рима... нельзя, наверно, забывать и о том, что на ее обломках в новых... подчеркиваю, варварских государствах расцвело... прошу прощения за напыщенный слог... пышным цветом такое явление, как Возрождение... не побоюсь этого слова, Ренессанс, из которого впоследствии выросла вся последующая европейская культура. Да, возможно, Европа в ее нынешнем привычном нам виде обречена на гибель. Все может быть, хотя... утверждать не возьмусь, не пророк. Правда... если исходить из вашего сравнения нации с отдельным человеком, наверно, можно тогда прийти и к тому выводу, что каждая нация переживает свое рождение... детство... молодость... зрелость... старость и... вполне естественную смерть. Но разве нельзя предположить, что впоследствии, на месте нынешней европейской культуры, на ее фундаменте, вырастет какая-то новая культура. Некий своего рода симбиоз. Со своими новыми великими творениями... А? Нет?
– Ну... в принципе, конечно, можно, – отвечая на устремленный на него вопросительный взгляд, пожал плечами Олег.
– А почему только в принципе? – Его оппонент сейчас снова апеллировал к третьему члену их маленькой компании, хранящему молчаливый нейтралитет и маленькими глоточками цедящему свой коньяк. – Вот... вот, что сейчас недостает молодым. Знания марксистско-ленинской теории. В нас, в свое время, ее колом вбивали. Конечно, вдалбливали одну-единственную как некую непреложную истину... на все времена... но... все ж таки вдалбливали. А вот у них ныне... иная проблема... Амбара дю шуа[70]называется. Хочешь, Ницше читай, хочешь, понимаешь, Фромма, хочешь, какого-нибудь Хайдеггера. А хочешь, вообще никого. Вот они никого и не читают.
– Почему? Читаем. Всех читаем. И Маркса с Лениным тоже, – немного обиженным тоном протянул «молодой».
– Н-да? А почему ж тогда такое пренебрежение к диалектике? Истории? Великому закону отрицания отрицания? Перехода количества во... что?
– В качество.
– Вот именно. Что ж мы тогда плюем на объективные процессы развития? А? Это что ж получается, если европейская культура закономерно достигла однажды своего пика, то теперь все? Остановись, мгновенье, ты прекрасно? Ничего достойней и выше дальше и быть уже не может? Все, конец света, умри, Денис, лучше не напишешь. Так, что ли?
– Ну, почему... Нет.
– А раз нет, то хорош тогда человека перед отъездом культурологией всякой грузить. И вообще, Олежек... поделикатней надо, поделикатней. Больше такта. Ему ведь, кстати, не забывай, тоже красивая участь колбасного эмигранта обещана. – Соколовский с улыбкой посмотрел на будущего потенциального эмигранта. – Да, Михал Альбертыч? Что ты у нас там... в самом недалеком будущем... нефтяные скважины сверлить будешь? Где-нибудь... на Баффиновой земле[71]. Такие перспективы?
– Да, уже сверло точу, – без улыбки, спокойно ответил Михал Альбертыч и после секундной паузы, опустив глаза, добавил: – А на Баффиновой ли земле или... на Колымской. Это уже как бог даст.
– Attention, s’il vous plai, les passagers du vol numero deux cent cinquante...[72]– глуховатый негромкий голос из невидимого динамика, после короткого предварительного звукового сигнала, прервал воцарившееся за столиком немного неловкое молчание.
– Что, никак, нас зовут? Анрежистре ле багаж[73], – встрепенулся резидент, обращаясь сразу к обоим своим собеседникам.
– Да, пора, – так же спокойно, как и перед этим, произнес Бутко и медленно допил свой уже остывший кофе.
– Да, в принципе, чего спешить, можно еще посидеть. – Иванов по очереди посмотрел на своих старших товарищей, сначала на остающегося, затем на отъезжающего. – Полчаса как минимум есть в запасе.
– А, чего тянуть, – пожал плечами товарищ отъезжающий и, слегка вздохнув, добавил с кривоватой усмешкой: – Все равно ничего не высидишь.
– Ну... – безынтонационно протянул Соколовский, поболтав в руке свой бокал, – пошли, так пошли. – Он медленным движением опрокинул в рот последние десять грамм янтарной жидкости, покрывавшие донышко этого бокала, и решительно поднялся. Оба его спутника тотчас последовали его примеру.
Группа товарищей, покинув бар, прошла обратно тем же самым путем мимо справочного бюро, туалетов и пункта медицинской помощи и, завернув за угол, не спеша направилась в сторону двух регистрационных стоек, обозначенных крылатым значком «Аэрофлота» и табличкой «SU-250 Moscou».
– Я прошу прощения, – внезапно раздался голос идущего чуть сзади Бутко, катящего за собой свой компактный передвижной дорожный гардероб. – В заведеньице забыл заскочить. На дорожку.
Его спутники, шествующие бок о бок на шаг впереди, приостановились и практически одновременно обернулись.
– Конечно. Какие разговоры, подождем, – с улыбкой произнес Соколовский и, лишь только адресат его обращения повернулся и сделал шаг в обратном направлении, тут же поспешно добавил: – Михал Альбертыч! Поклажу-то оставь, чего с ней таскаться. И... документики тоже давай. Мы тут, пока ты там... дела свои делать будешь, всё и оформим.
Бутко медленно вернул свое тело в исходное положение и, после паузы (правда, совсем маленькой – секунды две, не больше), также улыбнувшись, молча подкатил к Иванову свой чемодан на колесиках. Затем, запустив правую руку во внутренний карман пиджака, он вытащил оттуда дипломатический паспорт, в темно-зеленой обложке, с вложенным в него билетом, и также без слов протянул его своему, уже фактически бывшему, шефу, после чего, завернув за угол, спокойным шагом удалился в сторону скрытых от глаз его оставшихся спутников туалетных комнат.
Проводив его взглядом, спутники подошли к первой из двух регистрационных стоек, оформлявшей пассажиров первого и бизнес-классов, перед которой образовалась небольшая очередь, правда, гораздо меньше, чем перед второй стойкой, обслуживающей всех летящих экономическим классом, – всего человек в пять. Дисциплинированно встав в хвост, спутники, перебрасываясь редкими малозначащими фразами, терпеливо дождались своей очереди и, сдав за своего убывающего товарища его багаж в количестве одного места, получили соответствующую бирку в билет и посадочный талон.
Товарища все еще не было.
– Кофе, наверно, подействовало, – прокомментировал складывающуюся ситуацию Соколовский, окидывая быстрым внимательным взглядом все близлежащее пространство просторного зала вылета и похлопывая при этом по ладони левой руки только что полученным назад паспортом. – Меня от него тоже иногда слабит. Причем тоже всегда в самые неподходящие моменты. – Засунув паспорт в боковой карман своего темно-синего пальто, он повернулся к Иванову и небрежно бросил: – Ну что... пойдем, что ли, пока в лавчонку какую-нибудь заглянем. Неподалеку.
