Он хранит для меня свои улыбки и любовь, и это все, чего я когда-либо могла желать.
Мы так и не удосужились сменить простыни. Мы заснули, переплетаясь друг с другом, положив мою голову ему на грудь. Несколько часов спустя я проснулась от того, что он натянул на нас одеяло, но проснулся недолго. После хаоса и эмоционально тяжелых событий последних четырех дней я была измотана и не могла держать глаза открытыми. Не думаю, что когда-либо я спала так крепко, как прошлой ночью.
Раннее полуденное солнце почти ослепило меня, когда мои глаза наконец открылись. Со стоном я тянусь к подушке Раффа, чтобы накинуть ее на голову, но останавливаюсь, когда мои пальцы касаются бумаги.
Какого черта? Ее не было, когда мы вчера вечером пошли спать.
Один глаз открыт, а другой все еще зажмурен, я переворачиваюсь на живот и тянусь через полупустую кровать в поисках бумажки. Надпись, прокрутившаяся по нему, не запоминается в моем мозгу целых десять секунд, прежде чем щелкает одно-единственное слово.
Ебена мать.
Как будто кто-то ударил меня током под напряжением, я взлетаю в сидячее положение и читаю бумажку слово в слово. Все признаки истощения полностью освободили мой организм.
— Я переписал это на тебя. Это полностью оплачено, и оно твое, — из дверного проема доносится голос Рафферти. Я не уверена, когда он появился там и как долго он наблюдал, как я просматриваю обновленную документацию на дом моего отца. — У Генри всегда будет дом. Тебе не нужно об этом беспокоиться. Мы внесем в него все необходимые изменения, чтобы он идеально подходил ему и твоей тете.
— Рафф… — у меня сжимается горло, когда я смотрю на него с недоверием. — Я не знаю, что сказать. Спасибо.
Он отталкивается от дверного косяка и садится на край кровати передо мной. Он запускает пальцы в волосы, и слегка волнистые пряди совершенно беспорядочно падают ему на лоб.
— Не надо меня благодарить. Мне вообще не следовало угрожать его выселением. Я просто рад, что могу сделать это прямо сейчас.
Я аккуратно складываю документ, прежде чем повернуться и положить его на тумбочку. Я замираю, когда вижу уже лежащую золотую цепочку с маленьким ключиком. Есть только одна вещь, для которой подойдет ключ такого размера, и сейчас он висит у меня на горле.
— Что… — я замолкаю, обнаружив, что меня беспокоит перспектива того, что он снимет это. Поначалу это было символом его абсолютного контроля надо мной, но в какой-то момент я начала смотреть на это по-другому. Это перестало быть унизительным. Я не уверена, что говорит обо мне то, что я расстроена идеей снять ошейник в буквальном смысле слова, но я уверена, что психиатру это было бы здорово. — Хочешь, чтобы я сняла его?
— Да.
Мой желудок немного сжимается от его резкого ответа.
— Если я тебя не трахаю, мне больше не нужно, чтобы ты это носила, — объясняет он, беря мою руку в свою и рассеянно теребил мои пальцы. — Я уже подарил тебе кое-что еще, что будет означать, что ты моя. Ни у кого не возникнет замешательства, когда они это увидят. Они будут знать, что ты за пределами дозволенного, а если нет, то мой кулак им в горло должен помочь.
Брови в замешательстве нахмурены, я качаю головой.
— Что, черт возьми, ты говоришь…
Именно тогда я понимаю, что его пальцы крутят кольцо взад и вперед на моей руке. Я не ношу кольца. Взглянув туда, где моя левая рука лежит на коленях, я почти ослеплена гигантским бриллиантом лучистой огранки, сидящим на моем пальце. Я думала, что кольцо у жены Астора Бейнса было большим, но Рафферти каким-то образом сумел его превзойти.
Я имею в виду, черт возьми, конечно, он это сделал.
Мне хочется прыгнуть на него, закричать или что-то в этом роде, но вместо этого я застываю, глядя на обручальное кольцо. Я ни в коем случае не туплю. Совсем наоборот. Я чувствую так много вещей одновременно, что мое тело на мгновение забыло, как функционировать.
— Рафферти… — мне удается выдавить из себя после ошеломленной минуты.
Он не встает на одно колено, и я от него этого не жду. Для него это слишком традиционный и жесткий ход. Вместо этого он поднимает мою левую руку и целует ладонь.
— Я не собираюсь тебя ни о чем спрашивать, потому что это намекает на то, что у меня есть вопрос. Это не вопрос. Уже нет, — его взгляд впивается в меня, и интенсивность этих синих глаз едва не перехватывает у меня дыхание. — Ты моя, бабочка. Это просто чертовски простой факт. Я хочу — мне нужно — сделать тебя своей всеми возможными способами, потому что я не рискую потерять тебя снова. Я юридически свяжу тебя со мной, чтобы гарантировать, что ты останешься со мной. Это место, которому ты принадлежишь. Мы оба это знаем.
Некоторые скажут, что это быстрое и опрометчивое решение. Чего они не знают, так это того, что мы медленно движемся к этой неизбежной точке с самого детства. Я не думала, что верю в судьбу, но теперь думаю, что верю. Мы прошли через ад и каким-то образом сумели вместе выбраться из другой стороны. Если это не доказательство того, что мы созданы друг для друга, то я не знаю, что это такое.
Лучшее, что сделала моя мама, — это бросила меня. Именно из-за нее Молли приняла меня так. За это я всегда буду ей благодарна за то, что она бросила меня.
Она — причина, по которой я встретила того, кому принадлежит вся моя душа, и это долг, который я никогда не смогу погасить.
Дыхание, которое я сдерживала, вырывается из моих приоткрытых губ в медленном дрожащем выдохе.
— Если это не вопрос, что ты хочешь, чтобы я сказала?
Его просьба проста.
— Скажи мне, что ты моя.
— Я твоя.
Всю оставшуюся жизнь я никогда не скажу ему более правдивых слов, чем эти.
Эпилог
Пози
Месяц спустя
Я не знаю, как это делают родители. Всего восемь часов в студии, полной детей, ставят меня в тупик. В изнеможении я падаю лицом вниз на кожаный диван и подкладываю под голову подушку. В такие моменты после долгих смен я сожалею, что не приняла предложение Рафферти. Он сказал мне, что мне больше не нужно работать. Поскольку он официально выселил меня из квартиры Зейди на следующий день после того, как
