консерватория заплатит. Я позвонила врачу и записалась на прием. Марика сидела и смотрела на меня.
– Но все-таки, – проговорила она, когда я повесила трубку, – на той репетиции вы пели. И судя по тому, что я слышала, причин для беспокойства нет. Но лучше перестраховаться. А вдруг действительно есть какая-то проблема – мы же не хотим, чтобы вы ее усугубляли? Это, знаете ли, чревато.
По пути домой я загуглила «заболевания голосовых связок». Опухоли и узелки. Полипы. Паралич. За всей этой медицинской терминологией неизменно крылась какая-нибудь гадость. Я открыла картинки и стала разглядывать всевозможные наросты на связках – они напоминали спелые гроздья, которые вот-вот сорвутся с ветки. Было в этих картинках что-то порнографическое. Припухлость розовых складок. Блестящая слизь. Я заметила, что сидящий рядом мужчина поглядывает на мой экран, и, смутившись, закрыла вкладку.
* * *
Здесь не было ощущения, что ты пришел к врачу. Стены украшали фотографии оперных певцов с автографами, окно с эркером выходило в заросший сад. Лор сидел за большим столом красного дерева, который был бы уместен в кабинете директора престижной школы-пансиона. В ободряющей, отеческой манере – мол, сейчас мы во всем разберемся, дорогая, – он показал мне маленькую камеру и объяснил, что поместит ее в глубь моего горла. А потом попросит что-нибудь спеть, и тогда, сказал он, мы наверняка узнаем, в чем дело.
– Спеть? – переспросила я. – Но я не могу петь! Именно поэтому я к вам и пришла!
– А мне не нужно идеальное исполнение, – ответил он. – Пойте как поется. Что-нибудь спокойное, будьте добры. Да хоть просто «и-и» потяните – с камерой-то внутри. Боюсь, это немножечко неприятно… Уверяю вас, – добавил он, – вам нечего стесняться, дорогая, я чего только в жизни не слышал.
Врач поместил камеру мне в горло, и я выдавила несколько нот. Изображение – мои голосовые связки, трепещущие, словно бабочка, накрытая стаканом, – транслировалось на стоящий перед ним экран, и он смотрел на него, не произнося ни слова. Даже эти робкие ноты причиняли боль, и меня охватила безнадежная тоска.
– Достаточно, – сказал он и убрал камеру.
Я знала, что он скажет. Узелки. Операция. Месяцы на восстановление, но смысла в этом уже все равно не будет. Никто не сохранит за мной место в консерватории. Слишком это хлопотно, а уж особенно после всех моих выходок. Отчислят и забудут.
– Смотрите, – сказал он.
Он медленно промотал видео назад и поставил на паузу.
– Вот четкий кадр, – сказал он. – Видите? Все у вас в порядке.
Я уставилась на экран.
– Все в порядке? – переспросила я. – Но этого не может быть!
– Я имею в виду, в физиологическом плане. С физиологической точки зрения все хорошо. Со смыканием есть небольшая проблема, вот видите, здесь? Связки не до конца смыкаются. Вон, щелка наверху. Но это дело техники. Медицине тут делать нечего.
– Но я же не могу петь! Почему я не могу петь?
– Голос – штука хитрая, – отозвался врач. – Вот мы вывели его на экран – всю его механику. Он здесь как на ладони. Я могу объяснить вам, как мы производим те или иные звуки. Преподаватель может объяснить вам, как все это воплотить на практике. Но голос – ужасно капризная зверюга, и, наверное, именно поэтому его и приходится так долго дрессировать. Это вам не скрипка, которую положил в футляр, на следующий день достал – и ничего не изменилось. Как-то раз ко мне обратилась пациентка: ее бросил муж, и с того самого дня она начала заикаться. Физиологических оснований – никаких. А однажды приходила очень известная певица сопрано. Растеряла все свои козырные ноты, и я вам скажу: в ее горле не нашлось этому никакого объяснения. Зато выяснилось, что тенор, с которым она была занята в одной постановке, нелестно отозвался о ее верхнем до. Отпустил какое-то язвительное замечание после того, как они отыграли спектакль. Голос очень самолюбив, у него, понимаете ли, тонкая душевная организация. Даже если самих себя мы считаем толстокожими.
Врач дал мне номер речевого терапевта.
– И я вам сразу говорю: ни к кому другому не ходите, – предупредил он. – Иногда эскулапы приносят больше вреда, чем пользы. А вот она вам поможет. Все станет как прежде. Вот увидите.
– А дорого она берет? – спросила я. У меня оставалось немного Максовых денег, как раз чтобы заплатить за комнату в этом месяце, и еще чуть-чуть, – но надолго их не хватит.
– Ну, как сказать, не очень дешево, – ответил он. – Даже, наверное, совсем не дешево. Но оно того стоит. Так что вы уж не обращайтесь к другим специалистам в надежде немножко сэкономить. Обещаете?
* * *
Я снова пошла к Марике. Она велела мне начать работу с речевым терапевтом, столько сеансов, сколько потребуется, и в точности выполнять все ее рекомендации. Консерватория выделит мне немного денег, пообещала она, на сколько-то их хватит. Если все пойдет хорошо, мне удастся восстановиться без проблем. Проявив некоторую изобретательность, можно будет аттестовать меня за год на основании «Манон», хорошей характеристики от Анджелы и занятий, на которых я пела, но вот на стипендию придется опять проходить прослушивание. Мюзетту я упустила, ни в каких постановках в этом семестре не участвовала, не говоря уж о том, что прогуливала занятия. Стипендиальная комиссия не очень-то благожелательно настроена к студентам, которые не участвуют в жизни консерватории. Марике придется привести веские аргументы в мою защиту. Но в конечном счете решать не ей.
– А вы же на Мартиньяргский фестиваль прошли, верно? – спросила она. – Планируете ехать?
– Думаю, да. Если смогу. Я им не писала, не отказывалась.
– Прекрасно, это будет для вас очень полезно. Вернетесь и споете нам. Это же в конце августа? Да у вас полно времени!
* * *
Май всегда сулит много. Месяц-обольститель. То солнце во все небо, то мир превращается в тесную каморку с серыми стенами. От солнца на душе веселеет. Когда лето только начинается, хочется верить, что теперь оно будет вечно.
К речевому терапевту я ходила два раза в неделю. Она заставляла меня дуть в трубочку. Декламировать детские стишки. На дрожащем «Р» повышать голос, взвывая сиреной. И только потом разрешила переходить к настоящим звукам. Брать ноты. Цепочку нот. Арпеджио.
Однажды я сидела за столом у нее на кухне, занятие шло к концу, и вдруг она сказала:
– А спойте мне что-нибудь.
– Здесь? Сейчас?
– Да.
– Но что?
– Да что хотите. На ваш выбор.
Я напела первое, что пришло мне в голову. Кусочек романса Форе – о человеке, который уходит в море,
