своей знаменитой фиксой, Самокатов покровительственно похлопал Витю по плечу и по-простецки, без обиняков сказал, что Витя классный парень и что он, Федя-Камаз, — теперь его лучший друг.
Приобняв за плечо, он увлёк Витю в сторонку, подталкивая и направляя за угол казармы.
— Ты, Витёк, чё такой… типа… как не родной? Ты давай держись меня… Я в обиду не дам… — плотоядно улыбаясь, сипел ему на ухо Самокатов, дыша в лицо откушанным на ужин борщом. — У меня знаешь какой удар? — Камаз вытащил из кармана и потряс перед Витиным лицом увесистым кулаком. — У меня удар — тонна! Да я любого… С одного удара… Ты если чё, сразу ко мне… Мы теперь с тобой друганы-братья! Держи пять…
Сдавив до хруста Витину ладонь, Самокатов в порыве дружеских чувств так хлопнул, вернее врезал, ему по плечу, что Витя едва устоял на ногах, и у него отнялась рука. После чего уже по-родственному вывернул Вите все карманы и зашелестел разворачиваемой газетой. Он долго морщил лоб, пытаясь отыскать в столбцах цифр номер с заветной лотерейки, и когда нашёл, испытал то самое «чувство радости и глубокого удовлетворения», которое тогда регулярно испытывали престарелые члены Политбюро и которое пару часов назад в полном объеме удалось испытать матросу Юшкину.
— Ну ты, братан, даёшь… Молодец! — просиял Камаз и вновь врезал Вите по плечу, от чего у того отнялась и вторая рука.
— А ты, Витёк, парень что надо! — слегка отстранившись, словно желая рассмотреть матроса Юшкина получше, Самокатов скользнул по нему ласковым взглядом удава. — Да, Витёк! Ты теперь держись меня… Я в обиду не дам! Если тебя кто — я сразу в рыло!
Примериваясь хлопнуть по плечу ещё раз, Самокатов сделал было неуловимое движение. Витя зажмурился и непроизвольно отшатнулся.
— Да не ссы ты, Витёк! Мы же теперь друзья! — и вдруг, посерьёзнев, подытожил: — Билет пока побудет у меня… Так надёжней! Мало ли что…
Нежно складывая газетку и помещая её вместе с билетом себе в нагрудный карман, Федя озабоченно сдвинул брови:
— А то… эти шакалы… знаешь сам… спи@дят, и хер потом что докажешь, — кивнул он презрительно на Покрышкина и Серука, переминающихся с ноги на ногу в некотором отдалении.
— Э… Отморозки! Правильно я говорю?!
Обернувшись и не разобрав, о чём идёт речь, те с готовностью закивали.
— Видишь, Витёк… С кем приходится… — сокрушенно покачал головой Самокатов. — Потому у меня, как в банке! Да ты не ссы! Сразу отдам, как домой вернёмся. Ты же меня знаешь! Мы же с тобой теперь друганы… братья… Ну всё, Витёк… Пи@дуй! Позову как понадобишься… Только смотри никому не говори! — и развернув растерянного недоумевающего Витю на сто восемьдесят градусов, слегка ускорил его коленом под зад. Потом повернулся сам и двинулся вразвалочку в противоположном направлении. Активисты Покрышкин и Серук, по-шакальи озираясь, засеменили следом.
До Вити не сразу дошло, что его ограбили… А когда дошло, стало очень грустно. Вечером он нашёл Самокатова и попробовал было спасти билет, но тот, похабно улыбаясь, заявил, что билет потерялся, но что он его обязательно найдёт… Чтобы Витя не переживал и не суетился…. и никому ничего не говорил…
Проведя бессонную ночь, на следующее утро, несмотря на предупреждение Самокатова, матрос Юшкин всё чистосердечно рассказал мне. Внимательно выслушав его, я призадумался. Самым простым было потребовать у Самокатова билет и отдать его на сохранение командиру. Так было бы просто, надёжно, но… неправильно. Обратившись за помощью к офицеру, матрос Юшкин автоматически становился стукачом и, следовательно, изгоем. Жизнь в экипаже для него превратилась бы в ад, чего я ни в коем случае не мог ему пожелать. К тому же был у меня уже печальный опыт такой медвежьей услуги…
Глава 51
Павлик мажор
Героя следующей истории звали Паша, а фамилия его была… не пугайтесь — Гробман. Известно, что нет такого предмета, который не мог бы послужить еврею для фамилии, вот и Пашины предки тут, видно, особо не заморачивались. Но это, должен вам сказать, совсем не плохой вариант, потому как случаются фамилии, которые в приличном месте и произнести-то бывает неудобно. Служили, например, у нас матросы Немнихер и Хернахер. Их вечно путали, да ещё и сокращали фамилии до неприличия. Ещё, в разное время служили Вова Кайф и Гена Халява, а также Степан Плут и Семён Градус, но парни все были хорошие.
Паша Гробман тоже был в общем-то неплохим парнем, по крайней мере, имел в этом плане большие задатки, но условия жизни не дали развиться им в полной мере. По мере взросления копилка его положительных качеств, конечно, полнилась, но не так быстро, как отрицательных, и скоро образовался явный дисбаланс. Тем не менее, на момент призыва в Вооружённые силы СССР в его характеристику можно было написать немало хорошего: физкультурник, член ВЛКСМ, не пьёт, не курит, хорошо кушает…
На призывном пункте из массы сверстников Паша выделялся здоровой розовощёкостью и пышным дородством, несколько, правда, рыхловатым. Именно про таких в старину говорили «кровь с молоком». Было не совсем понятно, за какие грехи его с такими данными военная комиссия закатала служить на подводную лодку. Совершенно непонятно и то, как с таким папой Паша вообще умудрился загреметь в армию.
Папа его, Семён Моисеевич Гробман, был видный хозяйственник и довольно-таки влиятельное лицо. Он заведовал продовольственной базой в городе Биробиджане и оставался, кажется, единственным в Еврейской автономной области евреем, не уехавшим в Израиль, когда это стало возможным. Видимо, занимаемое место было настолько тёплым, что все обещанные блага земли обетованной и рядом не стояли. Когда же папа о том пожалел, было уже поздно — его посадили. Стало некому «решать вопросы», в том числе в военкомате, и Гробман-младший отправился исполнять свой конституционный долг.
Служба на флоте у Паши не заладилась с самого начала: в первый же день по прибытии на корабль он получил по морде… Сам по себе тот факт ничего не значит, и заслуга в общем-то не большая: некоторые умудряются получать чуть ли ни ежедневно, а то и по несколько раз в день. Обычно так везёт самым ленивым, хитрым или особо тупым. Те, которые работящие и смышлёные этой чести удосуживаются гораздо реже. Паша не был ни тем ни другим, поэтому чего обижаться? К тому же и получил-то за дело: нарушил омытую кровью святую традицию подводников «не знаешь — руками не трожь!», едва прибыв на корабль, зачем-то стал дёргать ручки машинного телеграфа и попытался крутануть
