следивший за ним Кандуев. Он предупредил строго:
— Товарищ Нохашкин! Прекратите безобразие!
И Даганов, чувствуя поддержку со стороны секретаря бюро, повторил вызывающе резко:
— Я сказал: ты спишь с гадюкой!
Кулак Церена пришелся в рыхлую щеку обидчика.
— А это за моих детей! — выдохнул Церен, ударив с другой стороны. И тут же рванулся к выходу, но его задержали. Да и сам он понял, что разговор теперь пойдет куда более серьезный.
— Нохашкин, садитесь! — приказал Кару. Белки его глаз подернулись красными жилками, щеки пылали, будто Церен ударил его самого.
На то Кандуев и рассчитывал: затравленный им Церен в конце концов кинется в драку. Удовлетворенный, однако, тем, что удары пришлись по щекам Даганова, секретарь заговорил более сдержанно, входя в свою обычную роль председательствующего:
— Если бы Церен Нохашкин и не совершил других проступков, его хулиганские действия во время заседания бюро — пример незрелого поведения, не достойного звания коммуниста.
На этот раз защитников у Церена не нашлось.
— А вас, товарищ прокурор, я прошу привлечь Нохашкина к уголовной ответственности за хулиганские действия, — обратился Кандуев к прокурору.
Прокурор, все время сидевший безмолвно, ответил с непривычной для его положения резкостью:
— В подобных случаях привлекается и человек, спровоцировавший эти действия.
— Вы обязаны выполнить указание улускома партии! Как коммунист, вы подотчетны в своих действиях улускому, — придавив ладонью бумаги, заявил ему Кандуев.
На другой день на место председателя исполкома улусного Совета сел Доржи Даганов.
Побывавший совсем недавно в улусе сотрудник ЦИКа Оркчинский уточнил обстоятельства:
— Я побеседовал с каждым из членов бюро, а потом с командирами взводов и бойцами сотни. Вся сотня подтверждает личную храбрость Нохашкина и его преданность делу революции. Среди населения улуса явное недовольство решением улускома. Многие бойцы и оба командира взводов сотни подали заявление на демобилизацию, По словам участников преследования банды, Нохашкин все время был со своей группой. Кандуеву зачем-то нужно было скомпрометировать Нохашкина, возможно, чтобы продвинуть в председатели исполкома своего приятеля Доржи Даганова. Если бы Нохашкин не погорячился на бюро, пожалуй, все обошлось бы лишь неприятными объяснениями конфликтующих сторон…
— Все это скверно еще и тем, — отметил Вадим, — что об этом уже наверняка знает теперь каждый житель улуса!
— К сожалению, слухи уже расходятся, — подтвердил Оркчинский.
Араши стиснул виски ладонями:
— Виноват во всем я! Ведь это я рекомендовал на должность ответственного секретаря улускома этого бывшего писарчука попечителя. Но ведь мы его посылали на курсы — такое рвение проявил! А в душе так и остался мстительным мелким хозяйчиком!
— Конечно, все это вздор — насчет соучастия Церена. Но поднять руку на товарища по партии, хотя бы тот был и неправ… — Семиколенов откровенно досадовал, обвиняя Церена в невыдержанности.
Араши, готовый казнить себя за промах с избранием Кандуева в секретари, почти кричал в лицо Вадима:
— А если бы на твою жену кто-нибудь такое сказанул? Вспомни Пушкина! Не кулаки в ход пустил, за пистолет схватился.
Вадим передернул плечами:
— Слава богу, я еще не женат… А женюсь… В общем, не знаю… Думаю, что это не наш, не большевистский метод доказывать правоту.
— Ладно, — медленно приходя в себя, сказал Араши. — Пушкин нам тут не поможет. Надо самим разбираться. Мне ясно одно: Кандуев — не секретарь. Нужна замена… Но кого послать в Шорвинский улус?.. Если бы ты знал, Вадим, как мало подготовленных к партийной работе людей!
— Знаю, дружище! О том был у нас с тобою разговор еще в Москве. Потому, что я знаю, как тебе здесь трудно, я и приехал сюда, от столичных должностей отказался… Короче говоря, если доверяешь…
— Ты согласен на улус? — вскричал Араши, изумленный. — Да мы тебя в обкоме заждались!
— А я к народу поближе!.. Ты ведь тоже меня знаешь: не за чинами гнался — был в подполье, прошел гражданскую комиссаром… Привык я к людям, Араши, тянет к ним поближе… А? Давай по рукам?
Араши медленно опустил свою руку на подставленную ладонь Вадима.
В Шорвинском улусе Вадима Семиколенова хорошо знали многие коммунисты, поэтому они единогласно избрали его секретарем улускома.
3
Держаться так надменно на заседании бюро Кару Кандуеву было нелегко. Ведь не простые люди собирались, а самые достойные в улусе. Однако выручал опыт прежней жизни человека изворотливого, двуликого.
Конечно, Кару знал, что Церен Нохашкин никакой связи с главарем банды Жидковым не имеет. Готовясь к неизбежной стычке с неугодным для него человеком, расспросил каждого из бойцов, гнавшихся за разбойниками, и проследил, таким образом, каждый день и час, выверил каждый шаг командира. По отзывам бойцов, среди которых отнюдь не все любили своего взводного, Церен вел себя неустрашимо, ни разу не уклонился от боя; ел, коротко отдыхал на привале вместе с подчиненными, никуда не отлучаясь… Все это как раз и не нравилось Кару. А еще больше не по душе ему была излишняя самостоятельность Нохашкина, несговорчивость в таких делах улускома, где человеку военному полагалось только молчать и голосовать вместе с другими. На заседаниях Церен, по мнению Кару, вел себя так, будто слово старшего в улусе мало что значит для него, Нохашкина, у него, мол, есть свое мнение. Другой раз так получается, что исполкомовцы забывают о мнении председателя, идут за Нохашкиным.
…Отец Кару Кандуева не был ни нойоном, ни зайсаном, но считался в округе человеком самостоятельным и… заносчивым, поскольку находился при должности смотрителя почтовой станции на тракте Ставрополь — Царицын. Привыкший угодничать перед богатыми господами и получать чаевые, калмык этот баловал себя вином, а во хмелю распускал язык, выставлялся своим, сыном Кару, который будто бы шел первым по учебе в Астраханской семинарии. «Вот посмотрите: окончит курс и в улусе станет первым!» — любил повторять он.
Бражники недоверчиво переглядывались, кося пьяным глазом: «Неужто попечителем поставят?»
Попечителем улуса по традиции мог быть лишь русский, из дворян или духовенства, но тороватому родителю казалось и такое возможным: «Женится на дочери астраханского купца — и в попечители назначат!»
Окончив учебу, Кару вернулся под родительский кров и принял дела писаря и толмача при попечителе. «Место с первого взгляда неказистое, — рассуждал отец. — Но если отнестись к своему положению с обдумкой, можно и здесь кое-чего достичь… Перед старшими, сынок, держи голову пониже, господам не перечь… А все остальное быдло — не замечай, табунщик и выпачканная в кизяке баба нам не родня, это ты теперь запомни навсегда. Но уже если кому сделаешь услуги на фунт, веди себя так, будто твой фунт пуда стоит! Копейку вкладывай только туда, откуда рубль после возьмешь…»
Кару привык с детства видеть в отце ловкого добытчика, поэтому и слово
