Книга София. В поисках мудрости и любви - Дэ Нирвакин

биометрические данные, учился распознавать ваше лицо вовсе не для того, чтобы вас от чего-то обезопасить, как об этом талдычили ультрасовременные доктора Шнобели и ученые Франкенштейны. Город ревностно следил за вами, контролировал каждый ваш шаг, каждое ваше суждение, что вы смотрите, читаете, с кем переписываетесь, что и где покупаете, лишь по одной единственной причине — ему были нужны потребители услуг, рекламы и денежной массы, как можно больше ненасытных потребителей!

В сущности, все города были одинаковы. Поначалу они заманивали тебя веселыми развлечениями, возможностью быстро подзаработать, пичкали тебя роликами про телефон последней модели, который откроет тебе огромный мир, сделает тебя свободным и самым счастливым человеком на свете, а потом постепенно взваливали на тебя дополнительные функции, опции, обязанности, о существовании которых ты раньше не догадывался, кредиты, ипотеку, цифровые подписи, пластиковые карты, обращая тебя за пару лет в достаточно комфортабельное рабство. Они так ловко эксплуатировали твой мозг, присваивали себе твою жизнь, твои мысли, если они у тебя еще оставались, что ты просто не мог никуда вырваться. Ты в буквальном смысле слова не мог больше жить без города. Ты переставал адекватно воспринимать любую другую жизнь вне города, и переезд из одного города в другой становился для тебя лишь сменой рабовладельца, способного улучшить условия твоего содержания, но это ни в коей мере не отменяло урбанизированного рабства, в которое было согнано все человечество.

Он вышел из трамвая, пересек улицу, спустился в метро и вскоре оказался в незнакомом районе мегаполиса. Впервые за несколько зимних месяцев он покинул свою стационарную орбиту от конечной трамвайной остановки до магазинчика на цокольном этаже и сейчас выглядел растерянным в окружении модных автосалонов, гигантских супермаркетов и ночных клубов, подмигивающих абсентово-зелеными глазками. Если в центре города изредка еще попадались памятники архитектуры, какие-то узнаваемые очертания и ориентиры, то здесь, на окраине, все было равномерно чуждым. Несмотря на то, что эти улицы застраивались по хорошо продуманному плану, с учетом всех потребностей быстрорастущего города, выглядели они совершенно непригодными для осознанной жизни людей, ведь осознанная жизнь людей в потребности мегаполиса как раз не входила.

Добравшись до аэропорта, он первым делом взглянул на табло, обнаружив, что все ближайшие рейсы задерживаются. За огромными футуристическими окнами аэропорта падали хлопья снега, туда-сюда разъезжали сервисные службы с мигалками и снегоуборочные машины. Он не мог припомнить такой снежной пурги за всю зиму. Но его беспокоило даже не это, а то, что в Нью-Дели ему, похоже, придется добираться до отеля на такси. А своеобразие индийских таксистов состояло в том, что они без зазрения совести могли отвезти тебя совсем не в тот отель, в который ты планировал попасть. Это не означало, что они были плохими таксистами, и далеко не всегда между таксистом и отелем действовала некая договоренность. Просто индийские таксисты иной раз считали, что им лучше известно, в каком отеле вы сможете удобнее и безопасней устроиться на ночлег. И в этом, безусловно, существовала своя логика, которую европейский человек был склонен почему-то отвергать.

Чтобы скоротать время, Евгений заглянул в кафе, заказал там чашечку горячего шоколада и уселся на диванчик, наблюдая за круглосуточной жизнью аэропорта, протекавшей днем и ночью без перерывов и остановок. Здесь все двигались размеренно — не слишком быстро, не слишком медленно, совсем не так, как ему приходилось крутиться на оптовом складе, чтобы хоть что-то успеть. Была в этой смене обстановки какая-то нотка надежды. Наверное, в ожидании своего рейса все люди чуточку отстранялись и становились немного мечтателями, и он тоже мечтал о чем-то, уставившись взглядом на снег, пролетавший за окнами аэропорта.

Ему казалось, что он уже достаточно растворился в этом безликом городе, в беспросветности этой жизни, чтобы проникнуться духом времени, и пора бы уже было начать в этой жизни чему-то меняться. Но только все изменения до смешного повторялись, так что ничего ведь на самом деле не менялось. Одни и те же заседания правительств, одни и те же слова, имена, лица. Одни и те же сюжеты, и даже названия фильмов были одними и теми же. Все повторялось, как по заезженной пластинке, теряя всякое значение, и никто не знал почему.

Он чувствовал, что не может найти себя в этом мире — не потому, что он в нем потерялся, а потому, что в действительности был потерян сам мир, и как бы отчаянно он ни пытался в нем себя отыскать, найти себя в потерянном мире было невозможно. Да, он мечтал найти мир — мир, который у всех украли, хотя он сам не понимал до конца, кто его похитил и где его нужно было искать.

Наконец, пурга утихла, и на табло международного терминала стали появляться сообщения о задержанных вылетах. Спустя минут сорок он уже сидел возле иллюминатора, разглядывая под крылом самолета висевшие в небе острова из пурпуровых туч. Он проплывал над облаками, над огромным лоскутным покрывалом запорошенных снегом полей, синеватых лесов с прожилками из молочных рек. Неужели все это — от сих до сих, от горизонта до горизонта — неужели все это и была его родная земля? Море из облаков проплывало где-то далеко внизу, медленно переворачивалось, и в его сознании тоже как будто начинало что-то переворачиваться.

Мегаполис превращался в едва заметную паутину с крохотными небоскребами, которые могли внушать трепет лишь там, на земле. Отсюда было видно, что настоящая жизнь протекала не в этих небоскребах, не в этих чванливых городах-муравейниках, она протекала где-то там, в необъятной стране малых городов и деревень, из которой мегаполисы жадно высасывали последнюю кровь. Но именно там, в обреченной на нищету и вымирание провинции, еще теплилась и сохранялась настоящая глубинная душа России, о существовании которой понятия не имела наука. И все же глубинная душа существовала, и она могла чувствовать неизмеримо больше столичных городов, в которых давно не было ни души, ни совести, ни духа.

Разве ни удивительно, стоило человеку чуть приподнялся над облаками — и он уже словно попадал в иное измерение, теряя из вида привычные ракурсы и детали, замечая вместо них нечто куда более значимое. Замечая, что все эти небоскребы вовсе не «скребли» небо, как можно было подумать из названия, и что так называемая центральная Россия вовсе не была центральной. Замечая, что источником всех войн и революций всегда были и будут самые алчные города-рабовладельцы и что «сильные мира сего» вовсе не были так сильны, как об этом говорили. Замечая, насколько искажено было восприятие людей, привыкших называть вещи не своими