ним, на огромных золотых блюдах уже лежали горы ароматной лифарты, источавшей столь сильный аромат пряных трав, имбиря и пшеницы, что он перебивал даже курившиеся в жаровнях благовония, разожжённые жрецами.
Кроме важнейшей части любого тайларского стола, тут были и маленькие мясные шарики пави, и рулетики из говядины минори, и тарелка с слоеными пирогами адави, начиненными жареным луком, кинзой и брынзой, и жаренные на углях полоски вымоченного в вине и травах мяса, и полу-сваренные, полу-тушенные говяжьи ребра в травах и тертом имбире герат, и тушеные гусиные грудки с орехами и яблоками энваг, и самые разные квашенные и засоленные овощи и много-много чего еще… бессчётное число лучших блюд тайларской кухни, которыми по традиции всегда встречали возвращавшихся из похода воинов. А какие тут были вина! Терпкие, медовые, с пряностями и специями, крепкие и разбавленные, молодые и выдержанные. Даже фруктовые из Старого Тайлара.
И все же, главными угощениями сегодня была харвенская дичь.
Стол просто ломился от запеченных, зажаренных, сваренных и тушеных косуль, оленей, лосей, зайцев, кабанов, тетеревов и глухарей. Они лежали кусками и целиком, в мисках с потрохами и плавая в вареве. В травах, зажарках, и подливах. На ячменных и пшеничных лепешках. На кашах. На вертелах и копьях… Любой, даже самый придирчивый гурман мог до бесконечности выбирать из этого кулинарного великолепия и всякий раз удовлетворятся своим выбором.
И занимавшие свои места гости просто захлебывались слюной от нетерпения, явно желая объесться и опиться до полусмерти.
Но перед началом пира должен был исполниться еще один ритуал. Первый старейшина поднялся и подошедшие к нему жрецы возложили на его плечи вышитую золотом и жемчугом красную шелковую мантию, а затем, на середину зала вывели белоснежного быка, чью голову украшал венок из переплетенных снопов сена и цветов. Трое старших жреца Бахана, Мифилая и Венатары, шепча молитвы и восхваляя своих богов, по очереди обняли умиротворенное животное, опоенное дурманящими отварами, а потом, подставив под его шею огромный золотой чан, одновременно полоснули по нему длинными ножами.
Одурманенный зверь, кажется, даже не понял что произошло. Несколько мгновений он так и стоял, пока кровь багряным водопадом лилась из его шеи, а потом, чуть покачнувшись, осел и направляемый жрецами и послушниками лег на пол, положив голову ровно на ритуальный чан.
– Пусть боги и люди примут дары моего дома! – громогласным голосом произнес Шето и повторявшие нараспев благословения и молитвы жрецы вымазали ему лоб, щеки и ладони свежей кровью жертвенного быка.
– Благословен дарующий и принимающий дар! Ибо в вине и хлебах милость богов,– произнес одетый в зелёное жрец Бахана
– Благословен сей дом и всякий под крышей его! Ибо в стенах сих оберег богов,– вторила ему жрица Венатары.
– Благословенна принесенная кровь, ибо в жертве сила и радость богов! – закончил жрец Мифилая.
– Благословение дому сему и крови его и дарам его! – ответили ритуальной фразой сотни гостей, и жрецы, перелив кровь в крупные чаши, разошлись по рядам, окропляя лоб каждого жертвенной кровью.
Когда их обход был закончен и каждый из гостей получил благословение богов, Шето, чуть откашлявшись, заговорил:
– Гости дома моего. Благородные старейшины, их досточтимые сыновья и родичи. Сегодня я позвал вас разделить великую радость по случаю победы моего сына над ватагами дикарей, что сеяли разорение и страх на наших дальних рубежах. Долгие годы харвенские варвары лили нашу кровь, грабили наши дома и топтали наши поля и пастбища. И всякий раз, убегая в свои дремучие леса, они уходили от ответа и справедливости. Уходили лишь для того, чтобы зализав свои раны вновь творить беззаконие. Но час расплаты пробил. Наши доблестные воины, под предводительством моего сына и наследника Лико Тайвиша, вступили в тот дикий край и прошли его вдоль и поперек, принеся на своих мечах и копьях долгожданное отмщение. Дружины варваров были разбиты, их крепости сожжены, а города и села захвачены. Вся та земля, что еще недавно пучилась от дикости и исторгала к нам беспощадных убийц и грабителей, отныне покорена и станет нашей провинцией! Нашим новым щитом, возведенным перед варварами Калидорна! Мы победили, о благородные мужи Тайлара! Так вкушайте же дары победы, дары той земли, что усмирил мой сын. Славьте наше великое воинство и его бессмертные подвиги! Во славу Тайлара и во славу победы!
Шето поднял кверху кубок полный терпкого латрийского вина и под общий одобрительный рев и стук о подлокотники выпил его до дна, а потом, перевернув, со стуком поставил на стол, объявляя начало пира.
Вот теперь хозяину дома уже ничего не мешало набить свое брюхо всевозможными северными диковинками, млея от чудес, сотворенных его повара. Почти все за столом тут же последовали его примеру, и их блюда моментально превращались в мясные горы, готовые утонуть в озерах превосходного вина.
Только сидевший по левую руку от Первого Старейшины Великий логофет, казалось, совсем не замечал всех тех яств, что сам же и приказал изготовить. На его тарелке лежало лишь пару лепешек, утопленных в соусе, да две тонких полоски мяса.
Еда явно была ему не интересна. В отличие от беседы с братом Шето Кираном, которую они хоть и пытались вести шепотом, но не то чтобы особо скрывали.
– Не так уж и много я прошу, Джаромо. Хватит и двух тысяч,– донеслись до ушей Первого старейшины слова брата.
– Это грубые и весьма приблизительные цифры, любезный Киран. Столь большие сроки размывают даже самое точное планирование. Несчастные случаи, болезни, непосильный труд, побеги, стычки… над столь масштабными творениями извечно витает тень смерти, задевая своим крылом многих. А прямо сейчас, как ты и сам знаешь, нужно направить потоки к нашим сундукам и к тем людям, чью дружбу мы так жаждем обрести…
– Две тысячи. О большем я не прошу, иначе весь мой труд, весь наш труд, окажется перечеркнут.
– И все же, цифра неописуемо велика для дня сегодняшнего…
– Лико привел с собой больше сорока тысяч! Ну же Джаромо. Эта гавань стоит того! Она нужна нам! Она станет частью моего наследия, частью наследия моей семьи, которой ты, между прочим, так часто клялся в верности. Да и частью твоего наследия тоже.
– Боюсь, что как и во многих иных вещах, я подобен подводному течению и, влияя на судьбы и события, остаюсь невидимкой для стороннего наблюдателя. Мое наследие всегда будет незримо, ибо я художник, что не оставляет подписи. Я не тщеславен и в самой своей тихой службе во благо государства неизменно обретаю истинное удовлетворение. Что же до моей верности
