завоевать как богатство для вас самих, так и некоторую славу для этого королевства, а потому, при соблюдении условий, которые будут установлены нашим добрым секретарем Уолсингемом и нашим превосходнейшим канцлером и советником лордом Берли, вы получите нашу королевскую лицензию и разрешение использовать корабли и снаряжение, которые вы подготовили, для всех справедливых и законных целей в открытом море и везде, куда вас заведет удача или ветер небес. И мы не сомневаемся, что против дикарей и других врагов мира и спокойствия, которых вы встретите в своих путешествиях, вы проявите себя как люди, не забывающие о чести флага, под которым плаваете. А теперь, можете считать себя свободными от дальнейшего присутствия у нас сегодня.
Милорд Берли, — продолжила она, обращаясь к дородному пожилому широколобому джентльмену с серьезным лицом и твердым, настороженным взглядом, стоявшему по правую руку от нее, — вы услышали нас, и вы будете следовать нашим указаниям. Милорд адмирал сэр Фрэнсис Дрейк, раз уж вы привели этих джентльменов к нам, то, может быть, вам следует проводить их и позаботиться об них, пока они не вернутся на свои корабли.
Мы поклонились и снова поцеловали руку, и сэр Фрэнсис тоже попрощался, преклонив колено, и когда он встал и отошел в сторону от королевы, его глаза блестели, а челюсти были крепко сжаты, чтобы не рассмеяться.
Затем другие искатели аудиенции вышли вперед со своими представителями, а мы втроем направились к двери. Когда мы выходили, я обернулся на трон и увидел, что Елизавета провожает нас глазами, и, о боги, если бы не разница в лице и фигуре, я мог бы поклясться, что именно душа Клеопатры смотрела на нас загадочными сине-зелеными глазами.
Мы повернулись, в последний раз поклонились трону и вышли. В передней среди толпы, ожидавшей приглашения, я заметил молодого человека лет двадцати двух-двадцати трех, чье лицо, четко очерченное и отмеченное в каждой черте тем таинственным знаком, который природа накладывает на своих избранных сыновей и дочерей, остановило мой взгляд, как будто заклинанием, сотворенным душой, смотревшей на меня ясными серыми глазами.
— Кто этот человек, сэр Филип? — прошептал я, тронув его за плечо.
— Не знаю, но, может быть, вы знаете, сэр Фрэнсис?
— Нет, я знаю не больше, чем вы, — рассмеялся великий адмирал. — А вот и тот, кто, несомненно, знает, — он схватил за руку церемониймейстера и спросил его вполголоса, — кто этот высоколобый молодой человек с красивым лицом, одетый по-деревенски, что стоит рядом с сэром Томасом Фицаланом?
— Это, благороднейший адмирал, — ответил церемониймейстер, низко кланяясь величайшему человеку Англии и заглядывая тем временем в список, который держал в руке, — некто Уильям Шекспир из Стратфорда-на-Эйвоне, что в Уорикшире, деревенский парень, который охотно пошел бы по стопам милейшего певца ее милостивейшего величества мастера Эдмунда Спенсера. Он пришел сюда сегодня, желая получить аудиенцию, чтобы положить к ногам королевы какую-нибудь праздную оду или какой другой стишок, единственная рекомендация которого — то, что он предназначен, пусть и недостойно, для такой почтительной и похвальной цели, как служить развлечением для ее величества.
— Тогда, если не считать присутствующих здесь, — сказал я, движимый тем же импульсом, который много раз прежде заставлял меня говорить помимо моей воли, — в лице Уильяма Шекспира есть то, что говорит мне, что в грядущие дни ни одно английское имя не будет стоять много выше его.
— Милорду угодно пророчествовать, — возразил церемониймейстер, снова низко кланяясь, на этот раз другу Фрэнсиса Дрейка, — но этот Уилл Шекспир — всего лишь один из многих других, которые приходят сюда с подобной целью и уходят, чтобы затеряться среди убожества своей низкорожденной безвестности.
Я повернулся спиной к льстивому, заискивающему чинуше и, сделав пару шагов через комнату туда, где стоял Уилл Шекспир, протянул ему руку:
— Вы Уильям Шекспир, как мне сказали, поэт, ищущий королевской милости. Вот рука, которая пожимала руки королей и завоевателей. Если ваше лицо не противоречит вашему гению, а это редко бывает с лицами, то вы достигнете чести и славы, если вложите себя в свое дело. Я — солдат удачи, а вы — слуга музы, и обе они непостоянные любовницы. Так что мы вполне можем пожать друг другу руки, если хотите.
Он посмотрел на меня быстрым, испытующим взглядом, тем взглядом, которому суждено было прочесть самые сокровенные мысли человеческих сердец так, как они никогда не были прочитаны прежде и, может быть, никогда не будут прочитаны снова, а потом сжал мою руку со словами:
— Никакое приветствие не может быть добрее того, которое самопроизвольно исходит от доброго сердца одного незнакомца к другому. Благодарю вас, сэр, кем бы вы ни были, и если я когда-нибудь смогу отплатить вам за эту доброту, то, как бы ни был я беден сейчас, все же я всегда буду желать этого.
— Вы сделаете это, — сказал я, — в этом веке или в другом, или я, видевший Вергилия, Овидия и Лукреция лицом к лицу, никогда еще не видел поэта.
Последнее было произнесено шепотом, который достиг только его уха, и прежде, чем выражение полного изумления исчезло с его лица, я сжал его руку, отвернулся и оставил его, величайшего из тех великих, которые должны были родиться в доблестные времена великой Елизаветы. Но когда мы вышли из приемной, я положил руку на плечо великого адмирала и попросил:
— Сэр Фрэнсис, если я когда-нибудь заслужу от вас милость, отплатите мне тем, что будете благосклонно присматривать за этим юношей, потому что какой-то внутренний голос говорит мне, что в грядущие дни мало кто сделает для славы Англии больше, чем он.
— Ну, это я охотно сделаю, сэр Валдар, — раскатился он веселым смехом. — Это самое малое, о чем можно просить, потому что, хотя я сам простой человек, я всегда любил хорошего поэта. Но вы уже заслужили от меня гораздо большего, ибо, клянусь честью доброго англичанина, когда вы добились милостивой речи от нашей милой государыни, вы добились для нас с вами разрешения совершить подвиг, о котором скоро заговорит весь мир, и за это я бы взял двадцать поэтов в королевскую милость, если бы мог.
Из дворца мы втроем отправились на тихую прогулку и приватную беседу в тенистый лес королевского парка, и там сэр Фрэнсис, взяв с нас клятву хранить тайну, рассказал нам кое-что о том великом плане, который уже вырисовывался в его вечно деятельном мозгу, и на который его несколько медлительный язык так неясно намекал. И когда мы были уже далеко за пределами слышимости, веселый маленький герой, держась за бока, рассмеялся
