Книга Преступление - Ирвин Уэлш

— Что ж, машина в порядке, — подытоживает Пай, со скрипом разгибается, смотрит на дрожащую Робин. — И бензина

полный бак, — скорбно констатирует он в адрес Леннокса. — Только, я смотрю, вы малость испачкались, дружище.

— Тот, об кого я испачкался, дорого бы дал, чтоб на моем месте оказаться.

Пай мучительно краснеет.

— Я хотел сказать... я только... вы правы...

Вперевалку, сопровождаемый Ленноксом, Пай идет обратно в кабинет, долго возится с кассой, нервно отсчитывает пятьсот долларов.

— Кстати — отличная машина, — хвалит Леннокс, пряча деньги в карман. Ему уже жаль этого толстяка. Вот придет он

домой, а дома единственный смертельный друг, молчаливый, белый, неизбежный — холодильник. Убивает медленно, но верно, и всякий раз вспыхивает неотразимым электрооскалом.

Леннокс и Робин бегут к стоянке такси. При мысли о Стэрри и Клемсоне адреналина у Леннокса поубавилось, на подходе отчаяние. Пировали-веселились, называется; удовлетворил жажду мести — самое время подсчитать и прослезиться. Леннокс подсчитывает. Да, у тех, кто практикует насилие, всегда дебет с кредитом не сходится.

— Форт-Лодердейл, — бросает Леннокс таксисту.

Они с Робин на заднем сиденье; Леннокс объясняет Робин ситуацию, не оставляет недомолвок относительно того, в чьих руках сейчас эта ситуация.

— Итак, договорились: ты едешь со мной в Форт-Лодердейл, видишься с Тианной. Затем мы идем в полицию и все расскаываем. Тианна поживет у моих друзей — неделю или сколько надо, пока полиция будет дерьмо разгребать.

— Я хочу, чтобы Тианна была со мной...

— Мне плевать, чего ты хочешь, с высокой вышки плевать, — обрывает Леннокс. Думает о Тианне и ее вечном «клево». —

Девочка больше не будет тебе вместо сестры. Она — ребенок, а ты — взрослая женщина. И если ты не начнешь вести себя как взрослая женщина, я скажу властям, что ты потаскуха и наркоманка. И учти — меня послушают. А когда я еще и видео покажу, ты получишь срок за образ жизни, угрожающий несовершеннолетней девочке. Так и знай.

От его отповеди лицо Робин искажается.

— Я думала, ты наш друг...

— Я Тианнин друг, а не твой. Ты должна заслужить дружбу и уважение. Уже можно начинать, — Леннокс смягчается, вспомнив о собственном поведении. — Соберись, Робин, и в Тианниных глазах выйдешь из этой истории героиней. Постарайся сделать так, чтобы твоя дочь в тебя поверила.

Робин кивает, по щекам катятся слезы. В следующую минуту Леннокс уже говорит, говорит без остановки, бессвязно, задышливо. Он полицейский, просто хотел отдохнуть в Майами-Бич с невестой, восстановиться после тяжелого периода. Свадьбу обдумать. Может, позагорать, рыбу поудить, на яхте покататься. Робин тоже рассказывает свою историю, в результате Леннокс — таково свойство всех историй — видит в этой женщине не статистическую единицу, а живого человека, человека, которого преследуют несчастья, человека обманутого и изодранного гиенами, словно падаль. И Леннокс вспоминает троих отморозков, сделавших из него полицейского.

Все можно исправить. Когда Леннокса волоком вытаскивали из бара, еще в Эдинбурге, он, сваленный сальной остротой местного комика-самоучки, был в куда более плачевном состоянии, чем Робин. А вспомнить, как после похорон отца его нашли в туннеле, с раздробленной рукой, заговаривающегося, утверждающего, что завязал с кокаином, а тем временем одна доза жгла карман джинсов, другая — носовые пазухи. Труди тогда взяла ответственность на себя — отвезла его в Брантсфилд, сама поехала в Лит, к нему домой, забрать почту. Она держала связь с Тоулом, она добилась бюллетеня, она отвела Леннокса к своему врачу, а не к тому, к которому ходили полицейские — сам-то Леннокс на эту тему не заморачивался. Ему прописали антидепрессанты. Труди на тот момент уже оплатила флоридское солнце — на повестке дня, помимо отдыха как такового, теперь была шлифовка матримониальных планов. Но прежде были похороны отца.

Накануне Леннокс зашел к сестре. Перевалило за полдень; промозглость брала измором ветер, лютовавший меж домов, медленно, но верно заползала в переулки, наваливалась, оглушала. Перед похоронами Джеки держалась молодцом, взяла на себя все хлопоты, действовала как привыкла — оперативно и без лишних эмоций. В тот день сестра изумила Леннокса — повисла на нем еще в прихожей, где от бутылочно-зеленого экс министерского ковра несильно, но устойчиво разило подвалок несмотря на то что ковер неоднократно просушивали, проветривали и сдавали в чистку.

— Рэй... братик. Ты же знаешь, я всегда тебя любила.

Слова Джеки шокировали Леннокса даже больше, чем джин, которым отдавало ее дыхание.

— В жизни бы не подумал, — произнес он. Джеки сочла это шуткой.

— Рэй, ты бы к маме зашел. Ей нужна поддержка всех нас.

— А Джок разве ее не поддерживает? — осторожно спросил Леннокс.

— Поддерживает, все время при ней. Он настоящий друг.

Итак, Джеки ничего не известно. Леннокс подавил приступ бешенства.

— Да, настоящий.

— А ты все же зайди, — повторила Джеки, на сей раз тоном адвоката.

— Зайду, зайду. Попозжей, лады? — произнес Леннокс тоном полицейского, проглатывая безударные гласные и намеренно паясничая с просторечием. Он всегда так говорил с Джеки и при Джеки, чтобы уравновесить ее речевой снобизм. Этим

своим «попозжей» Леннокс добил родственную привязанность.

Извинился и ушел, назад в распоряжение Труди.

Порой от толкового тирана пользы больше, чем от самоопределения, особенно когда ты по уши в дерьме, думает Леннокс. Смотрит на Робин — она уставилась прямо перед собой, глаз не сводит с чего-то невидимого.

— Все будет хорошо, — бормочет Леннокс, очень надеясь, что не ошибается.

Встреча в Форт-Лодердейле, как и почти сразу следующее расставание, бурная, эмоционально окрашенная, с рыданиями, покаяниями и клятвами. Леннокс говорит Тианне, что ее мама будет помогать полиции засадить в тюрьму Винса, Клем-сона, Ланса, Джонни и им подобных. Об остальном, пожалуй, девочке лучше не знать. По крайней мере от Леннокса она не узнает.