Она повернулась на каблуках и направилась к двери в соседнюю комнату. Не оглядываясь, уверенная, что ее приказ будет выполнен, Мишель скрылась в спальне и захлопнула за собой дверь.
Этан вздохнул и отошел от двери, размышляя, что будет, когда Мишель выйдет и обнаружит, что у него нет ни малейшего намерения уходить отсюда. Он сел на мягкий диван и поставил поднос на колени, снимая крышки с блюд и кладя их на стол. Еда еще не остыла, но уже не вызывала аппетита. Этан ел лишь по необходимости. Покончив с ужином, он выставил поднос в коридор и занес в комнату стул. Закрыл дверь, повернул ключ в замке и оглядел номер.
Гостиная отделана в малиновых и кремовых тонах, обставлена мебелью темного дерева. Пол устлан пушистым ковром. Зеркало над каминной доской отражало газовые светильники в матово-белых абажурах по обеим сторонам камина. В изящной фарфоровой вазе на камине свежие розы.
Этан снял шляпу, бросил ее на диван и скорчил гримасу, изучая собственное отражение в зеркале. Едва ли можно было обвинять клерка отеля «Святой Марк» за нежелание иметь такого человека в числе гостей. Этан понял, что ему необходимо побриться, выкупаться и проспать не меньше двенадцати часов, чтобы избавиться от теней под глазами. Он выругался, обнаружив еще несколько седых волосков на висках. Потерев подбородок ладонью, Этан отвернулся. Сбросив куртку, он отправил ее вслед за шляпой на диван и расстегнул пояс с кобурой. Положил пояс на стол и продолжил осмотр.
Напротив спальни была еще одна комната. Мишель превратила ее в кабинет. Книги были разбросаны по столу, лежали стопками на полу, завалили подоконник. На большом пухлом кресле тоже лежали книги. Стол и пол вокруг него были усеяны смятыми листами бумаги — как предположил Этан, неудавшиеся куски статей. Он подошел к столу и стал перебирать бумаги и книги, нашел очки Мишель и ее неизменные карандаши. Взяв один из них. Этан задумчиво покатал его между пальцами. Он представил себе карандаш торчащим за ухом Мишель и улыбнулся.
Отложив карандаш, Этан заметил блокнот — до боли знакомый кожаный переплет, потрепанный и поцарапанный. Этан взял блокнот, провел пальцами по корешку и помедлил мгновение, прежде чем открыть его. Присел на край стола и начал читать.
Выразительная проза Мишель вернула Этана к прошлому. Он увидел Мэдисон так ясно, словно вновь стоял перед салуном Келли — пожалуй, даже наяву Этан не видел его так отчетливо. Мишель заставила его вспомнить людей, которых описывала, вспомнить, с какой надеждой они обсуждали поиски богатой жилы, как гордились своим умением орудовать кирками и бурами. Мишель писала, с каким трогательным смущением Ральф Хупер пригласил ее танцевать, вспоминала о том, как Китти относилась к своей работе — с философским спокойствием.
Этан листал страницы, торопясь найти записи тех дней, когда они прибыли в Стилуотер. Но записей о том, что случилось а туннеле или об аресте банды в блокноте не оказалось. Тут не было ни слова о суде и возвращении на восток. Ни слова о самом Этане. Испытав разочарование и не зная, что он ожидал найти и какую надежду обрести, Этан отложил блокнот в сторону. Ноготь большого пальца задел страницы, и дневник раскрылся — в самом конце, где среди чистых страниц была сделана единственная запись.
Этан снова взял блокнот и прочел:
«Я беременна… У меня будет ребенок… Я жду ребенка… Эти слова невозможно произнести так, чтобы смягчить удар. Я с трудом делаю такое признание самой себе. Как я скажу маме? А Мэри-Фрэнсис? Мама с ума сойдет, Мэри-Фрэнсис расстроится. Ренни, конечно, поддержит, но не поймет. Вряд ли я решусь смотреть в лицо Мэгги и Скай — теперь, когда я опозорила свою семью.
Как это больно — знать, что я причиню им страдания! Пожалуй, боль сейчас мне не помешает. Я так давно не испытывала никаких чувств — ни боли, ни гнева, ни тоски, ни страха. Такое оцепенение поначалу кажется блаженством, способом проживать очередной день, притворяясь уверенной и сильной, но все-таки хорошо, что это полное бесчувствие уже позади. Вряд ли можно исцелиться, не заботясь о ране. Никто не поможет мне, если я сама не признаю существование этой раны.
Она существует. Она жжет мне душу.
Я должна обо всем рассказать Джей Маку — лучше всего завтра. Нет, сегодня. Прежде всего — ему, чтобы он смог поддержать маму. Конечно, он захочет разыскать Этана и заставить его жениться на мне. Мне придется выдержать его горе и гнев, отговорить от замыслов и как можно мягче напомнить ему, что в его положении, не следует метать молнии — ведь моя фамилия не Уорт, а Деннехи! Папа вспылит, услышав такую дерзость, и будет прав, но теперь никто из нас не в силах что-нибудь изменить. И никто из нас этого не хочет.
У меня никогда не было повода усомниться в любви отца.
Мой ребенок будет лишен такой уверенности».
Последний абзац был подчеркнут чернилами. На бумаге виднелось пятно — там, где на нее упала и была поспешно стерта слеза: слеза не Мишель — Этана. Моргая и тяжело дыша, он закрыл блокнот и отложил его. Она могла бы найти его, рассказать о ребенке — не о чужом, их ребенке! Этан всегда знал, что Мишель любит его, но не подозревал, что она способна отнять у него его ребенка. Этан был ошеломлен.
Испытывая оцепенение, которое описывала Мишель, но не как блаженство, а как проклятие, Этан медленно обошел вокруг стола. Он уже выходил из кабинета, когда услышал вопль Мишель.
На мгновение ему показалось, что его худшие опасения подтвердились, но Хьюстон или Детра Келли оказались здесь ни при чем. Входная дверь была по-прежнему заперта, кольт Этана лежал на столе. Сердце постепенно возвращалось к привычному ритму. Вопль Мишель выражал смутный, неопределенный страх, такой же крик разбудил Этана однажды ночью.
Он повернул ручку на двери ее спальни и открыл дверь.
Постояв на пороге, Этан подошел к кровати и остановился. Мишель лежала по диагонали, вытянувшись на боку. Она не разделась, даже не сняла туфли, платье смялось от беспокойных движений. Этан понял, что Мишель прилегла, не собираясь засыпать. Мокрые дорожки на ее щеках говорили сами за себя.
Позвав Мишель и не дождавшись ответа, Этан обошел вокруг кровати и присел на край. Он не стал прикасаться к ней, просто еще раз позвал ее — мягко, но решительно. Веки затрепетали и приоткрылись. Сначала ее испугала темная фигура Этана в полумраке спальни.
— Это я, Этан. — Он поднялся с кровати и отдернул штору на застекленной двери и окне. В комнату проник свет фонарей Бродвея. Этан постоял, глядя, как внизу движется живой поток — пешеходы спешили по своим делам, элегантные экипажи везли пассажиров в частные клубы. Этан нехотя отвернулся. Мишель сидела на постели, вынимая из волос шпильки. Лицо Этана стало непроницаемым. — Тебе снился кошмар?
Мишель кивнула, не глядя на него:
— Да.
Этан наблюдал, как Мишель принялась перебирать волосы, и эти невинные движения вызвали у него ощущение, словно по всему телу прокатывались горячие волны.
— У тебя часто такое бывает?
— Несколько раз в неделю, — поежившись, ответила Мишель. После того обвала на руднике сон стал более конкретным, во сне она искала Этана и не могла найти. Сон был всегда один и тот же: со всех сторон Мишель обступала пугающая пустота. — С темнотой сон еще страшнее. — Она перевела дыхание, оставила в покое волосы и подняла голову, взглянув на Этана. Она старалась, чтобы ее голос прозвучал сдержанно и спокойно, опасаясь, что Этан распознает ложь и поймет всю глубину ее отчаяния. — Все в порядке, Этан. Я уже привыкла.
