Книга Капитаны в законе - Валерий Елманов

Обратно они возвращались по Волге. Грести против течения – тяжкий труд, но узкие хищные ушкуи легко взрезали речные волны, а попутный ветер весело наполнял своим дыханием паруса. Впрочем, Петр в любом случае от весел был избавлен. Но не от рассказов, ибо Михаил Ярославич потребовал поведать всю правду, еще когда они не успели отчалить от пристани. Да чтоб все полностью и без утайки. И о том, как случилось, что лжесвидетели взяли обратно свои слова, прилюдно винясь перед тверским князем в клевете, и о Кавгадые, которого Сангре невесть чем улестил, и о том, как могло случиться последнее событие, произошедшее всего за сутки до их отъезда из ордынского становища.

…Было уже все готово. Нехитрый скарб надежно упаковали в сундуки, прикупили лошадей, дабы было на чем отправиться к Волге, приготовили и арбы, как вдруг появились смертельно измученные хроническим недосыпом трое тверских бояр. Валясь от усталости, но в то же время радостные донельзя, они вручили Михаилу Ярославичу свиток.

Прочитав тайную грамотку Гедимина, адресованную Юрию Даниловичу, тверской князь ринулся к хану. По счастью, Кавгадый находился неподалеку и помог проникнуть к Узбеку, минуя всех прочих советников.

К тому времени хан хоть и повелел забить своего бывшего родича в колодки продолжал колебаться, не зная, как именно наказать наглеца. Одна из причин того лежала на поверхности – очень уж ему не хотелось оставлять и без того сильную Тверь без серьезного соперника. Сказывались и аргументы Ураз-бека. Мол, сгодится им эта русская собака, готовая на все, лишь бы остаться в живых. Стоит протомить его один, от силы второй месяц, и он согласится на все, включая переход в мусульманскую веру. Да, у него нет сил повелеть всей Руси принять ислам, но собственное княжество он примучить сумеет. Так неужто ради торжества истинной веры великий хан не пригасит пламя собственной гордости и не то чтобы вовсе простит, но на время оставит без внимания дерзкий поступок московлянина.

Узбек мрачно посмотрел на него и впал в раздумье. Его колебания длились несколько дней. Требовался некий толчок извне, который побудил бы качнуться в ту или иную сторону. И тут подоспели тверичи с тайным посланием Гедимина.

Приведенного к хану московского князя доставили в деревянных колодках на шее и руках. Выглядел он ужасно – краше в гроб кладут.

– Ты не покаялся, – осуждающе констатировал Узбек.

– Не в чем, пресветлый хан, – хрипло молвил Юрий Данилович. – Паки и паки тебе сказываю, нет за мной вины в чеканке. Не повелевал я таковского.

Он умоляюще уставился на Узбека и хотел было молвить, что все это – дело рук тверского гусляра, но вовремя осекся. Сам-то Юрий уверился в этом еще в день вынесения ханского приговора, краешком глаза уловив реакцию проклятого скомороха на появление монет – тот ни капли не удивился, в отличие от всех прочих. Позже, припомнив и тщательно все сопоставив, благо времени в темнице хватало, он окончательно в том уверился.

Но если сказать сейчас о гусляре, хан и вовсе решит, что московский князь тронулся умом. Получалось, нельзя, пускай и сильно хочется.

– А в словесах, кои писал князю Гедимину, тоже вины за собой не ведаешь? – прошипел Узбек.

– Я?! Князю Гедимину?! – изумился Юрий.

– Именно ты и именно ему, – подтвердил хан. – Зри ответ, – и бросил ему в лицо свиток.

Юрий не успел дочитать до середины, чтобы понять – это конец. Такого ему Узбек никогда не простит. Дело даже не в тайном сговоре. Куда страшнее были ссылки Гедимина на собственные слова московского князя о глупости Узбека и другие, столь же нелестно характеризующие личность великого хана. А когда речь дошла до отказа в сватовстве, рука Юрия затряслась и грамотка выпала из нее.

– Не виноват я, пресветлый хан, – простонал он, брякнувшись на колени и пытаясь поцеловать сапог Узбека, но колодка на голове мешала это сделать. Тогда-то, в первый и последний раз, помимо у него невольно вырвалось: – То гусляр сотворил. С него спросить надобно.

Но как он и боялся ранее, его выкрик сочли за признак потери рассудка, а зачем Узбеку безумный князь? И, прислушавшись к неустанному нашептыванию Кавгадыя, хан, наконец, согласился на казнь. А в ответ на возражения Ураз-бека категорично заявил, что и слушать не желает о предателе-московлянине, и вообще негоже, если сия недостойная тварь примет истинную веру. На свете и без того немало мерзавцев, исповедующих ее, например, падишах Абу-Саид в государстве ильханов, и ни к чему их множить.

Однако Ураз-бек и тут изловчился, сумев уговорить хана пусть не отменить казнь вовсе, но отложить ее. Уж больно хранитель печати загорелся идеей о первом уруситском князе мусульманской веры, и отказываться от нее не хотелось. Притом, измышляя, как отговорить Узбека от поспешного решения, он, сам того не подозревая, чуть ли не вплотную подошел к разгадке обоих афер. В беседе с Узбеком он выказал сомнение: а посылал ли князь Юрий на самом деле грамотку Гедимину. Может, эту подделку от его имени отправил тверич? А там как знать – не исключено, что ее вовсе не было. Просто правитель Литвы таким образом решил подсобить своему будущему родичу.

– А сороки тоже князь Михаил отчеканил? – язвительно осведомился Узбек. – Или Гедимин и здесь ему на помощь пришел? Так у него в Литве кроме таких же, как в Новгороде, гривен ничего не водится.

– А почему Гедимин? – И губы Ураз-бека слегка растянулись, изображая улыбку. – Коль у Михаила хватило ума на грамотку, заказать на стороне – в Чехии или еще где – чеканку своего серебра ему и вовсе проще простого.

Узбек в ответ пренебрежительно отмахнулся, но его советник не унимался, предложив подумать: неужто московский князь столь глуп, что стал бы своими монетами намеренно оскорблять величие хана и истинную веру. Для такого надо вначале вовсе лишиться разума. А уж писать Гедимину столь откровенно и вовсе безумие. Особенно с учетом того обстоятельства, что правитель Литвы дал согласие породниться со злейшим врагом московита.

И хранитель печати добился своего. Вечно колеблющийся Узбек распорядился отложить казнь до своего возвращения из похода и тверичи отбывали домой, продолжая гадать, какая судьба ожидает Юрия Даниловича. Вроде бы и приговор оглашен, но ведь не исполнен, а при переменчивости хана все допустимо…

Рассказывать всё князю Сангре, понятное дело, не собирался. Пускай они находились наедине, но выкладывать все свои козыри Петр посчитал излишним. Поэтому его повествование было на удивление кратким и почти не содержало имен, за исключением одного – галичского князя Федора Давыдовича. А уж тот потолковал по душам с прочими. И на чем Сангре с ним договорился – тоже не утаил. Но когда его рассказ закончился, судя по поскучневшему лицу князя, тот остался недоволен такой лаконичностью.

– Подчас соловьем заливаешься, а ныне… – попрекнул он. – Отчего таишь насчет грамотки Гедимина.

– А про нее я все сказал, – пожал плечами Петр. – Да, попросил его написать такое, чтобы тот выручил из беды будущего свата, а тот вник, осознал и…