Закон тайги суров, но у людей намного жестче,Реви сокжой, ведь здесь такая тишь,Кричать в тайге намного проще,Вот у людей, попробуй, докричись.
Кричи сокжой, соперник отзовется,Придет на крик, возьмет тебя живьем,И пуля для тебя всегда найдется,А после скажет сыто, однова живем.
– А кто такой сокжой? – поинтересовался Карл.
– Дикий северный олень, – ответил Кеша. – Я говорил, возможно, он в той куче, что видели, лежит. Мишка если и убивает, то по надобности, а человек – по прихоти.
– После меня хоть потоп, – заметил Румпель.
– Вот что, Людовик, извиняюсь, Карл, – похлопав Румпеля по плечу, сказал Кеша. – Возьму-ка я тебя в лабаз с собой. Однаха, я еще стишки почитаю. Может, заодно вспомним Гегеля, Канта. Гегель, кажется, говорил, что особь имеет родовое вне себя и помнит его как потомство.
– О, о, о! Зер гут! – воскликнул Румпель. – Это его философия природы.
– Их либэ дир. Гее цу мир, – глядя на Карла, старательно выговорил Кеша. И, рассмеявшись, добавил: – А то я, понимашь, по-немецки не калякал аж с Потсдамской конференции.
Вскоре они приехали на место. Машина остановилась посреди широкой, заросшей невысоким чапыжником и можжевельником лощины. Осенняя тайга – что невеста на выданье, горела гроздьями созревшей рябины на солнечных складках, сразу же беря на себя взгляд; цветом губной помады полыхала ольха, чуть ниже к земле густо пламенела калина. Пряхин вспомнил, что в эти сентябрьские дни, сверху, с высоты птичьего полета, тайга напоминала ему неизвестно кем раскинутый и оставленный, точно для просушки, персидский ковер, который радовал и притягивал глаз. Это всегда наводило его на мысль, что время быстротечно, пройдет день-другой – и перед близкими холодами все начнет осыпаться и увядать.
Взяв ружья, охотники, путаясь и цепляясь сапогами за густую траву и кусты, дальше пошли пешком. К самому солонцу подходить не стали, чтобы не оставить след. Как объяснил Кеша, звери чутки на посторонние запахи, и, учитывая это обстоятельство, скрадок они разместили ниже солонца.
– Ночью воздух движется вниз с хребта, туда, где теплее, – сказал он. – Здесь зверь не учует охотника. Возле скрадка, Кеша потрогал землю, покачал головой. – Не придет, – сказал он. – Вот если бы прошел дождь, тогда наверняка.
Охотники разделились на две группы. Пряхин с шофером пошли к ближней срубленной из бревен избушке, а немца взял с собой Кеша. Ему понравился зарубежный гость, который к тому же оказался добросовестным слушателем. Уж что-что, а для охотника свободные уши на всю ночь – в тайге редкость.
Пряхин с шофером зашли в ближний скрадок, прикрыли дверку, поставили ружья в угол и расположились на лавках. Сруб был собран недавно и сделан крепко, бревно к бревнышку. Пряхин похлопал по стенкам, словно проверяя на прочность. «Поставить здесь печь – и можно зимовать», – подумал он. В скрадке прело пахло нагретой за день свежей корой и смольем. У избушки были прорезаны небольшие бойницы в сторону ближайшего солонца.
Наступил тихий солнечный осенний вечер. Тайга жила своей жизнью, но то, что в ней присутствуют посторонние, она уже знала. Точно обследуя местность над тем местом, где укрылись охотники, стал нарезать круги копчик, а вскоре на далекие черные сухостоины уселись косачи. Лесной народ, как это бывает и у людей, стал собираться, чтобы обсудить между собой последнюю новость – появление на подконтрольной им территории вооруженных людей. Но и у птиц не хватило терпежу, немного погодя они засвистели, защелкали свои привычные таежные песни.
Солнце быстро закатилось за далекую гриву, щебет птиц начал потихоньку умолкать. Где-то далеко ухнул филин и тут же, заставив учащенно биться сердце, послышался далекий лай козла. Затем вновь все стихло. Сизые сумерки начали заполнять низины, медленно и как бы нехотя подступали к одиноко стоящей избушке. Они были невесомые, без хребта и плоти, подползали неслышно, как сон. Пряхин почувствовал, что на него, на голову, начал давить невидимый столб, и, закрыв глаза, стал засыпать. Он даже не сопротивлялся, нагрузка за день получилась изрядная, как в старые времена, когда ему приходилось делать с десяток взлетов и посадок, а потом, вечером, притрагиваясь головой к подушке, он засыпал мгновенно, без всяких сновидений. Из Москвы они вылетели вечером, в самолете поспать не удалось, а по прилету их под белы ручки взяли хозяева и привезли вот сюда, где на десятки километров не было живой души. Впрочем, было… Вот еще раз залаял марал, ему тотчас отозвался другой. Но на солонец, как и предполагал Кеша, никто не выходил.
Приладившись к узкой лавке, Пряхин все же среагировал на звериный лай, но только на какой-то миг. Сквозь реденький сон ему вспомнился первый полет на вертолете. Было это в училище. Перед тем как поднять его в воздух, инструктор сказал, что пилотировать вертолет легко и просто, но нужно знать и помнить одну особенность.
– Ты точно держишь в руках живую птичку, – сказал он, – передавил, придушил – она отбросила лапки; отпустил – она выпорхнула, только ее и видел.
«И в жизни так же, – отрывисто думал Григорий. – Передавил – все порушил, отпустил – все разлетелось, вылетело из рук, только и видел».
Очнулся Григорий от холода. Сквозь бойницу на него глянули близкие звезды, небо всей чернотой лежало на деревьях и, казалось, можно было руками потрогать ковш Большой Медведицы. Пряхин отыскал главную в навигации, да и во всей человеческой жизни, Полярную звезду и начал размышлять, кто и когда придумал этому созвездию название. Со школы он помнил греческую легенду про охотника, который хотел убить превращенную в медведицу красавицу Каллисто. Зевс унес ее на небо, что с нею произошло дальше, Григорий так и не вспомнил.
