– Обещаешь?
– Чтоб мне на тебя всю ночь только смотреть.
– Ты извращенец, а я несчастная женщина, – засмеялась Тамара. – Иди одевайся.
Последний рабочий день года выдался на редкость морозным. Не верилось, что есть солнце и кто-то гуляет под его лучами. В управлении Комбината мало кто работал: народ слонялся по кабинетам – вспоминали, строили планы, травили анекдоты и байки из жизни.
Пухов стоял у окна, отодвинув тяжелую зеленую штору. Никто не звонил – подготовка к празднованию шла полным ходом. Скрипя колесами по перемерзшему снегу, к крыльцу подкатил «уазик». Из машины понесли сумки, коробки, свертки. Ближе к вечеру в отделах накроют столы. Кое-кто не вытерпел, уже хлебнул коньячку – в такой день не опасались попасть на глаза начальству слегка навеселе. Все плевали на объявленную Москвой борьбу с пьянством: «Этих борцов к нам в шахту на недельку или – на зимник», – и потешались над райкомовскими, которые вмиг превратились в трезвенников и озабоченно-демонстративно отказывались опрокинуть стопку на людях.
Пухов недовольно перебирал в памяти детали неправильного разговора с Градовым, к которому не был готов. «Может, и правда пришло время решительного обновления, без всяких там старых мерок, а то больно ловко устроились – хотим заранее знать, как карта ляжет, – размышлял Пухов. – Но тогда – жизнь без ориентиров, без памяти, без прошлого? Какое же нас ждет будущее, если работа перестает быть мерилом смысла жизни и человеческой ценности, а ушлые да пронырливые растут в цене?»
Подойдя к столу он набрал номер Перелыгина.
– Передо мной, товарищ корреспондент, – с напускной сердитостью начал он, – телеграмма, Генеральный поздравляет. – Пухов взял со стола телекс из Объединения. – «Миллионер» Петелин – ваше, если не ошибаюсь, изобретение – признан лучшим по Объединению, вам от Генерального отдельное «спасибо». И мне тоже привет – предупредил, что экскаваторов не будет, «миллионеров» посоветовал растить. Ладно, – хмыкнул Пухов, меняя тон. – Предлагаю второго прокатиться на прииск. Петелина поздравим, а по дороге обсудим, как эту кашу расхлебывать.
– Генеральный на «пушку» берет. – Перелыгин изо всех сил старался казаться спокойным. – Ничего, если с нами коллега поедет?
– Знаю я, в кого его пушки шарахают. Не бросите одного под огнем? – В тоне Пухова слышались веселые нотки. Берите своего коллегу. В восемь заеду.
Тамара отложила журнал, прикрыв им колено.
– Кто звонил? У тебя вид слизнувшего сметану кота.
– Дельце одно на миллион склеилось. – Перелыгину не сиделось, и он принялся расхаживать по комнате, ему не верилось в победу, он был рад за Петелина, мысленно благодаря Колкова и Касторина за поддержку. Теперь имя Петелина и Комбината войдут в скрижали. – Второго на прииск поедем. – Перелыгин потер руки. – Хочешь хороших людей посмотреть?
– Сначала расскажи, не люблю выглядеть дурой.
– По такому случаю, несмотря на ранний час, предлагаю откупорить бутылочку токайского из личных подвалов и сварить кофейку. Я открываю, ты варишь. Может, почувствую в доме женщину.
– Не боишься? – Тамара бросила журнал и ушла в кухню.
Пока Перелыгин рассказывал про Петелина, Тамара думала о странной силе, привязавшей их друг к другу, но мешающей быть вместе. Неужели виноват проклятый Север? Отпавший от страны остров, где все живут временно, в мечтах о другой жизни, в которой можно, отогреваясь, с тоской вспоминать запах костров, багровые в полнеба закаты, шум хрустальных рек, кровавые брызги брусники на сопках, гусиный крик в утреннем небе, лица друзей и горы перевернутой земли.
Тамара жалобно, прерывисто вздохнула.
– Что случилось? – осекся на полуслове Перелыгин.
– Ничего… – Тамара отвернулась, скрывая набухшие глаза. – Ничего, сейчас пройдет.
Любимцева выписали из больницы, настроение было испорченным, поэтому встречать Новый год собрались у него узким кругом: Перелыгин с Тамарой, Градов, соседская семья. Пришла Раиса Барятинская по прозвищу Снайпер – высокая, мощная дама за шестьдесят. Любого нового человека Барятинская подолгу рассматривала в упор, прищуривая глаз. Человек испытывал сильное неудобство: казалось, в тебя прицеливаются, заодно замеряя длину твоей могилы. Как-то Перелыгин сказал об этой странной манере. Раиса Павловна в ответ рассмеялась.
– Как всякий журналист, вы фантазер, Егорий. Кстати, ваш размер все время меняется, моим стандартам не соответствует, не знаю, хорошо ли это, плохо ли, но не подходите, а иногда ошибка дорого обходится, поверьте, я знаю, о чем говорю.
Раиса Павловна работала в отделе по кадрам и режиму геологической экспедиции и была уверена, что видит людей насквозь. Появившись в Городке не по собственной воле, в сорок четвертом, она прочно вошла в легенду. Сначала из-за устрашающе яркой, порочно-бесовской внешности: мужики табунами бегали смотреть на молодую спецпереселенку из Одессы. За ней тянулась темная история, связанная с жизнью в оккупации, но знали о ней лишь те, кому положено.
То, что случилось позже, навсегда вписало имя Барятинской в летопись. В сорок шестом Раиса получила бумаги о реабилитации. Только тогда узнали, что ее оставили в Одессе для сбора разведданных и связи с подпольем. Учитывая внешность, ее готовили серьезно, освободив от ответственности за легкость отношений с немецкими офицерами. Легенда оказалась надежной, конспирация не подвела, но сыграла злую шутку после освобождения города – в соответствующие органы пошли «сигналы» о поведении «немецкой овчарки» в оккупации. То ли в ведомстве, получавшем «сигналы», что-то напутали, то ли не захотели утруждаться проверками, а может, подумали, что не надо было вести себя так даже ради дела. Война между тем продолжалась, неразберихи хватало. Все же удалось добиться, чтобы нашли того человека, который готовил ее к работе. И не просто готовил, а влюбился сам и влюбил в себя Раису. Но в сорок пятом он повел себя странно. В главном разобрались, однако потянулось за Раисой тягостное подозрение: не слишком ли она вошла в роль, а что, если… могла ведь. На всякий случай отправили подальше с глаз.
После реабилитации Раиса не кинулась паковать чемоданы – направилась в Особый отдел НКВД, откуда вышла с направлением в отдел кадров геолого-разведочной экспедиции. Экспедиционные холостяки тут же выстроились в очередь, но успеха неожиданно для всех добился долговязый, тихий и рассудительный Петр Гвоздев – один из высадившихся вместе с Цесаревским на берег Индигирки в 1937 году. Экспедиция готовилась к свадьбе. В разгар этого веселого процесса и появился тот человек из Одессы.
Барятинская наотрез отказалась общаться с ним где бы то ни было, кроме своего закутка в одноэтажном здании экспедиции на берегу Реки. В соседние кабинеты, в коридор набился народ.
Приезжий говорил долго, торопливо и сбивчиво.
«Я давно поняла, – перебила Барятинская, – ты предал меня, испугался, засомневался, хотя первый должен был мне верить, но ты не хотел, чтобы про наши отношения узнали, и не возражал, чтобы я исчезла. Так? Скажи хотя бы сейчас правду».
