– Эх, мечты, – вздыхает Дир, – вольная Исландия… А я ведь только в несчастной Луне, после твоего исчезновения, убедился наконец, что ты вовсе не собирался со мной в Исландию. Правда, ты и не обещал туда отправиться. Ты всегда молчал, когда я вслух мечтал об этой стране… Как молчишь сейчас…
Он берет кочергу и подвигает в огонь сучья, сгоревшие лишь наполовину.
– Впрочем, еще неизвестно, как повели бы себя Хаскульд и другие дружинники в случае твоего согласия плыть со мной в Исландию. Но ты надул нас всех.
Дир смеется. Поглядев на ближайших спящих дружинников, он продолжает:
– Помню, тогда, в Луне, я начал тревожиться: все уже кончено, а вас со Сваном нет и нет. Досадовал на себя, что согласился отпустить тебя с ним. В конце концов не выдержал и пошел искать. Когда я нашел Свана, он лежал неподвижно, но был еще жив. Я склонился к нему, и он прохрипел: «Кукша убил меня!» Я осмотрел его и понял, как было дело: Сванова рыжая грива послужила при ударе чем-то вроде бармицы, но она не смогла полностью защитить шею, только ослабила удар… Откуда тебе было знать, как трудно разрубить волосы?
Кукша, не отрываясь, следит за борьбой пламени и сырого дерева.
– Я решил тогда, – продолжает Дир, – ничего не говорить Хаскульду, а тем более другим. Незачем им знать. Вдруг ты объявишься? И оказался прав.
«Кажется, и Оскольд, – думает Кукша, – ничего не сказал Диру после того, как я в беспамятстве проговорился про убийство Свана. Неужто они и вправду дорожат мной, считая, будто я приношу им удачу?»
На торце Перунова дерева по-прежнему вздуваются и лопаются пузырьки влаги. Но пламя лижет дубовую кору все увереннее. Кукша мысленно поощряет его – зрители всегда сочувствуют одной из борющихся сторон. Однако и Кукшу одолевает сон. Засыпая, он видит все те же пузыри на дубовом обрубе.
Наутро после самой долгой ночи Киев облетает весть: Красаву нашли задушенной в собственном тереме. Задушили княгиню ее же заморским шелковым платком. Убийц было не меньше двоих – видно, что они тянули за концы платка.
Кияне теряются в догадках, кто мог это сделать: у Красавы не было врагов, она славилась добротой, со всеми ладила. Понятно только, что время выбрано не случайно – Красавины слуги вместе с остальными жителями усадьбы праздновали Корочун и Красава оставалась в тереме одна. Все жалеют несчастную княгиню: ведь ее некому даже толком оплакать: ведь у нее в Киеве нет родовичей.
Несколько лет тому назад княгиня Потвора, в ту пору юная княжна и невеста, приехала в Киев из древлянского стольного города Искоростеня, привезла, как водится, богатое приданое, в приданом был, помимо прочего, и десяток рабов, ведь челядь – один из самых дорогих товаров.
В числе привезенных были два раба, Костыга и Карк, которых сразу определили в свинари. Никто из обитателей Печерьска, пораженных смертью Красавы, не заметил, разумеется, что после праздника Корочуна Костыга и Карк были переведены из свинарника в овчарню…
– Да, – качают головами кияне, – драгоценную жертву получил нынче ночью великий Сварог!
– Это она за меня задушила Красаву, – говорит Вада Кукше, услышав про убийство.
– Откуда ты знаешь? – спрашивает Кукша.
– Знаю, – отвечает Вада.
И, помолчав, добавляет:
– Красава сама велела мне остерегаться…
И еще через несколько мгновений:
– Потвора на этом не успокоится, помяни мое слово…
Глава девятнадцатая
ВАДИНЫ ЗИМНИЕ ЧУВСТВА
Как и следовало ожидать, светоносный Сварожич с помощью брата своего Перуна и жителей Киевской земли вышел победителем из схватки с непроглядным Мраком – дни становятся длиннее и светлее. Зима в бессильной злобе напускает морозный туман, окутывает деревья инеем, и ее верный слуга Мороз Трескун дерет все живое по-волчьи. Однако в садах на заиндевелых ветках бесстрашно качаются снегири и свиристели, а зори по утрам делаются только румянее от стужи, как щеки красных девок.
Прибавление дня позволяет возобновить охоту, особенно приятную в эту пору, пока еще не намело глубоких сугробов, а каждому только что выпавшему снегу охотники радуются и называют его свежей порошей.
Бешеная скачка вдогонку собакам, преследующим лису или зайца, заиндевелые конские бока и протяжное пенье рожка, созывающего собак по окончании охоты… Кукша любит этот призывный звук, словно он призывает его самого, а не собак. Как прекрасна зимняя лисица с пушистым и нежным, словно дым, хвостом, белоснежным на конце! Как славно скакать по заснеженным нивам бок о бок с верным, любимым другом!
Не странно ли, что Кукша и Шульга, люди разной веры, роднее друг другу, чем братья? Неужто они стали бы еще роднее, если бы Шульга принял греческую веру? Но Кукша не собирается это проверять: Шульга сказал однажды, что хочет вернуться домой, к своей матери, таким же, каким уехал, и Кукша знает, что тут уж ничего не поделать. В этом Шульга похож на самого Кукшу с его упрямым стремлением вернуться в Домовичи, несмотря на все соблазны, которые расставляет у него на дороге судьба.
Нельзя не заметить, что в последнее время Вадино отношение к Шульге меняется. Раньше он был для нее просто Кукшин друг, и не больше. Но она видела кулачный бой на Днепре, в котором Шульга проявил верность дружбе, мужество и силу. Это его радением могучий Берест, боец, собиравшийся прикончить Кукшу, отправился вестником в неведомый таинственный край к блаженным предкам… Кто знает, может быть, ей удастся убедить Шульгу отправить вслед за ним и Оскольда?
Теперь ей нравится лицо Шульги, которое прежде из-за неизменной веселости казалось ей глуповатым. Вада выказывает Шульге знаки внимания – то заговаривает с ним, то вдруг смущается, то, будто невзначай, улыбнется. В таких случаях понимающие люди говорят: «Завлекает!» Надо признать, что Кукшу Вада никогда не «завлекала», она всегда держалась с ним так просто, что со стороны их легко было принять за брата и сестру.
Вада понимает, что такая перемена в ее отношении к друзьям может внести разлад в их дружбу, даже вызвать ссору между ними. «Ну что ж, – думает она, – ссора так ссора. Зато Кукша уразумеет наконец, что он теряет!»
Загадочна девичья душа, ее восхищает беззаветная верность дружбе и в то же время она, не раздумывая, готова разрушить эту дружбу!
Вадино возросшее внимание к Шульге не проходит, конечно, незамеченным, но юные дружинники еще слишком неопытны сердцем и умом, чтобы сказать себе об этой перемене что-то определенное и сделать выводы. А разговаривать о Вадиных чувствах и настроениях им и в голову не приходит.
Впрочем, в ее поведении зацепиться особенно не за что, она заживила раны на Кукшином лице и по-прежнему так внимательна к его здоровью, как будто ее заветная мечта – сделать его самым сильным участником ристаний на празднике Похорон Зимы. Приняла ли она окончательное и бесповоротное решение отдать свое сердце тому или другому? Кто ее поймет! Может быть, она и сама себя не понимает. А может, понимает, да не говорит…
