Каркассонец – третий пиит,
Мираваль, что дамам дарит
Свой замок, где сам-то он
Не живет, и у замка вид,
Что яснее слов говорит:
Замок сей приют для ворон[261].
– На чем основано это мнение? – спросил Робер.
– Эн Мираваль владеет одной третью старого замка с тем же именем, – судя по голосу, Файдит сдерживал смех, – хотя всюду хвастает своим благородным происхождением! Послушать его, так клянусь Святым Марциалом, сам Раймон Сен-Жилль должен склониться перед ним!
Тропа, по которой пробирались на юг путники, сделала поворот и вывела в широкий овраг с пологими склонами, густо заросший молодым лесом. Путь вперед был перекрыт.
Трое мужчин, стоящих на тропе, оказались вооружены, и лучи солнца холодно играли на металле шлемов. На коттах был герб Оверни, алый трезубец на золотом поле, с добавленным к нему крестом.
– О, Матерь Божья, – сказал Файдит, – воины епископа Робера!
– Твоя догадливость делает тебе честь, монах, – проговорил хриплым голосом стоящий в центре низкорослый крепыш, из-под шлема которого выбивались черные кудри. – И мы настойчиво приглашаем вас в гости к его святейшеству!
Робер сделал движение к мечу.
– Не стоит дергаться, благородный рыцарь, – усмехнулся крепыш, – вы под прицелом арбалетчиков! Одно движение – и стрелы вопьются в ваши тела! Я не шучу, клянусь Распятием!
Из зарослей справа и слева от тропы поднялись люди с арбалетами в руках.
– Стойте на месте и не двигайтесь, – крепыш вместе с остальными двинулся вперед, – тогда, может быть, останетесь в живых!
На мгновение пришла мысль использовать Чашу, но слишком уж неожиданно все произошло. На то, чтобы вытащить ее из мешочка и привести в действие, понадобится время, гораздо большее, чем для выстрела. Еще до того, как пламя хлынет в стороны, Робер будет уже мертв.
Пока нормандец колебался, воины епископа оказались уже рядом. В одно мгновение молодой рыцарь был обезоружен, лишен всей поклажи, а руки его – намертво привязаны к поводьям.
То же самое сделали с монахом, оставив ему, правда, лютню.
Робер едва не задыхался от родившегося в сердце холодного отчаяния. Радовало лишь то, что обыскивавший его воин каким-то образом не заметил мешочка с Чашей.
– Славная добыча, – проговорил, скалясь, крепыш. – Монах, а у каждого монаха есть в загашнике зарытый горшок с золотом, и рыцарь, за которого можно будет получить выкуп! Его святейшество будет доволен!
– Я брат Ордена Храма, – сказал Робер, двигая плечами так, чтобы его плащ распахнулся, обнажив крест на груди.
– Тем хуже для тебя! – грубо рассмеялся крепыш. – Тогда ты просто умрешь! Впрочем, решать это буду не я! Вперед!
На свист явились оруженосцы, ведущие лошадей. Пленившие путников воины расселись в седла, и кавалькада, в центр которой поместили Робера и Гаусельма, двинулась на юго-запад.
– Куда нас везут? – поинтересовался рыцарь, улучив момент, чтобы догнать монаха и поехать с ним рядом.
– В замок Лезу, – ответил тот с видимым страхом. – Обиталище нашего доброго епископа, при упоминании которого даже разбойники бледнеют от страха! Да поразит его Господь поносом и болезнью Святого Иоанна[262]! Он уже много лет воюет со своим братом Ги, графом Овернским, соперничая с ним в жестокости! А не так давно Ги в союзе с Дофином сражались против французского короля!
– Воистину, не года без войны в этом суровом краю, – покачал головой Робер.
– Это еще что, – монах, несмотря на одолевающий его ужас, нашел возможность улыбнуться. – Десять лет назад между собой бились клирики! За мощи Святого Отремуана шла настоящая схватка между святилищами Мозака и Иссуара. Каждый утверждал, что их останки подлинные, а у другого – поддельные!
– И чем дело кончилось?
– Дошло до Рима, – вздохнул Гаусельм. – А нынешний Апостолик судит по справедливости, а не в пользу того, кто больше даст. Истинные мощи были в Мозаке.
Пока пленники беседовали, дорога, петляя по ущельям, неуклонно поднималась. Она шла уже строго на запад, и вскоре среди пиков впереди стал виден замок. Его башни, словно вырастающие из скал, грозно серели на фоне неба, черными глазами великанов смотрели на людей бойницы.
– Замок Лезу, – проговорил, обернувшись к пленникам, черноволосый предводитель. – Молитесь, чтобы он не стал местом вашей смерти!
Добраться до замка можно было только по одной-единственной, круто забирающейся в гору дороге. Попытавшиеся пройти здесь штурмующие попали бы под обстрел со стен и, даже не добравшись до Лезу, понесли бы немалые потери.
Замок выглядел совершенно неприступным.
С грохотом распахнулись ворота, впуская отряд во чрево громадного каменного страшилища. Внутри стен оказалось тесно. К ним лепились вытянутые бараки, крытые соломой – скорее всего жилища для сержантов, в центре каменным столбом застыл донжон.
Пленникам развязали руки, после чего повели к его громадной двери. Та находилась на высоте примерно туаза и подниматься к ней пришлось по приставному крыльцу, которое в случае необходимости будет легко сжечь.
Лезу построили чтобы воевать. О роскоши его хозяин, что было совсем не похоже на епископа, даже не думал.
В низких сводчатых коридорах горели факелы, от хмурых стен веяло холодом. Патрули стояли у каждой лестницы, перед любой дверью. Должно быть, его святейшеству было кого опасаться.
Окованную железом двустворчатую дверь охраняли сразу шестеро вооруженных до зубов наемников. На пленников они посмотрели примерно с таким же выражением, с каким гурман на попавшую в его руки свиную ляжку.
– Ох, помилуй нас Святой Марциал! – только и смог сказать Гаусельм. Робер крепче стиснул зубы.
За дверью оказался обширный зал. Пылающее в огромном камине пламя не могло обогреть его целиком, и в углах стояли жаровни, наполненные мерцающими угольями. На стенах красовались шкуры диких зверей и развешенное поверх них оружие, воздух был душный и тяжелый.
В кресле, стоящем перед камином, сидел человек. Подлокотники были выполнены в виде когтистых лап, а над спинкой поднималась искусно вырезанная голова хищной птицы, и в первое мгновение внимание Робера привлек именно предмет мебели, а не его обладатель.
Резкий, чуть гнусавый голос заставил его вздрогнуть.
– Кто это, Поль? – спросил сидящий в кресле, скорее всего – сам епископ.
– Добыча, ваше святейшество, – почтительно ответил черноволосый наемник, снявший при входе шлем, и в его голосе Роберу послышалась опаска. – Монах сообщества бенедиктинского, и рыцарь, называющий себя братом Ордена Храма.
