От этой мысли изливаемый оберегом, видимый лишь для тысячника свет словно бы потускнел, а под сердцем Остена в тот же миг как будто шевельнулась холодная, осклизлая змея – неужели лесовичка была полюбовницей Бжестрова, его развлечением от скуки? Он молод, хорош собою – сельские дуры вполне могли дарить ему свои ласки за одну лишь улыбку и доброе слово… Хотя нет, лесовичка была похожа на кого угодно, но только не на пустоголовую, не умеющую блюсти себя девицу. Тихая и спокойная, но с волей, словно стальной клинок, с серыми, смотрящими прямо в душу глазами – как она могла прельститься молодым Владетелем, для которого была бы лишь забавой на несколько дней?..
Нет, тут что-то другое, но связь между Ставгаром и Лесовичкой несомненно есть. Понять бы еще, какая… Убрав вышивку обратно за пазуху, Остен, сжав в кулаке полтовник и платок, медленно сел и обвел мрачным взглядом комнату. Конечно же, лучше всего не гадать, а вытряхнуть из Бжестрова все необходимые сведения, да только заняться этим следует не сейчас, а завтра – как следует отдохнувшим и на свежую голову. Да и Крейговский Беркут к тому времени уже должен будет в полной мере осознать свое положение, а одиночество в каменном мешке и цепи поспособствуют тому, чтобы мысли гордого Владетеля пошли в нужном направлении. В конце концов, он далеко не первый благородный, кому амэнские темницы сбили спесь.
Криво усмехнувшись собственной, растянувшейся на полу, тени, Коршун встал, подошел к столу, и, оставив на нем обереги Бжестрова, вернулся в кровать с кувшином крепкого, терпкого на вкус, вина. Ему нужен отдых, а выпивка не только притупит боль, но и поможет быстро уснуть.
Увы, в этот раз расчет тысячника дал осечку, и если в царство сновидений он действительно погрузился довольно быстро, привидевшиеся грезы не принесли Остену ни покоя, ни отдыха.
Щебечут лесные птицы, лучи утреннего солнца тонкими копьями проникают сквозь густую листву деревьев, золотят потемневшие от времени бревна вросшего в землю сруба.
Молодой Бжестров седлает замершего у крыльца коня, ласково похлопывает белого жеребца по шее, подтягивает подпруги…
Дверь тихо скрипит и из дома появляется лесовичка – закусив губу, она на ходу заплетает распущенные волосы в косу, но Ставгар не дает ей довести начатое до конца – шагнув к женщине, он тут же заключает ее в объятия, по-хозяйски притягивает к себе, а незримо присутствующий при этом Остен скрипит зубами, видя как ладонь Бжестрова складками сминает рубашку на тонком стане ворожейки.
Лесовичка же, в свою очередь, не отталкивает наглеца, а прижимается к нему, пряча лицо на груди Владетеля. Тот же склоняется к ней, шепчет что-то на ухо, ласкает волосы, бережно целует в висок и, наконец-то, отстраняется… Идет к коню. Лесовичка смотрит ему в спину, закусив костяшку на пальце. Ее глаза блестят от готовых пролиться слез, но с губ не срывается даже едва слышного вздоха, а спина у ворожейки прямая, как у статуи Малики.
Бжестров же запрыгивает в седло, и, взяв в руку повод, поворачивается к замершей на крыльце женщине.
– Я вернусь. Обязательно…
«Плешивого демона ты вернешься» – тут же мрачно обещает Ставгару невидимый и неслышимый Остен…
И просыпается. За окном – глубокая ночь, на полу застыло светлое пятно лунного света. Тихо так, что слышен стук собственного сердца. Неоправданно громкий и частый.
Остен вытер покрытый холодной испариной лоб. Похоже, его лихорадит из-за раны, вот и снится всякая чушь. К тому же, луна полная… Успокоив себя такими выводами, тысячник начертал в воздухе отвращающий дурное знак, и, повернувшись на правый бок, вновь закрыл глаза. Но очередное сновидение оказалось еще хуже первого – было ли тому виной выпитое накануне вино, распалившееся воображение, проказничающие духи или решивший поиграть с душою смертного Хозяин Троп, но всю оставшуюся ночь Олдер видел в грезах Лесовичку и Ставгара.
Беркут то уезжал, то возвращался, обнимал ворожейку, а то и вовсе играл с ребенком, который так и остался для Остена неясной тенью… Зато Лесовичка в эти мгновения смотрела на молодого Владетеля с такой полной лаской и света улыбкой, что Остену становилось нечем дышать…
Так что не было ничего удивительного в том, что хотя на следующий день начавшая было терзать Коршуна лихорадка исчезла без следа, сам он был зол и полон мрачной решимости не просто вызнать у Ставгара все, что нужно, но и втоптать гордость крейговского Владетеля в грязь, показав ему его истинное место.
Впрочем, с исполнением этого зарока Остен не торопился – наказывать Беркута следовало с холодной головой и не поддаваясь бередящим сердце чувствам, а потому утро и день прошли в суете, бесконечных делах и допросах пленных. Их было немного – ратники Ставгара сражались за своего господина до последнего, но вот отданные под руку Бжестрова Владетелем Славрадом дружинники отнюдь не собирались умирать или заживо гнить в амэнских каменоломнях, с утра и до ночи добывая в узких тоннелях белоснежный, с розоватыми прожилками мрамор. Тот самый, что в Милесте шел на отделку храмов и домов самой зажиточной знати. Гуляющая по Ирию легенда гласила, что оттенок утренней зари благородный камень приобрел из-за пролитой каменотесами крови, так что не было ничего удивительного в том, что люди Славрада стремились избежать подобной участи.
Чего-то действительно важного они поведать не смогли, так что Остену пришлось довольствоваться лишь крупицами истины, но и их оказалось достаточно для того, чтобы к вечеру тысячник знал, какой удар для Ставгара станет самым болезненным.
Бжестров отнесся к посещению его закутка ненавистным Коршуном вполне предсказуемо. Скользнув по Остену нарочито равнодушным взглядом, Ставгар отвернулся к стене, не соизволив сказать даже слова, но тысячник на это даже бровью не повел. Спокойно зашел в клеть, посмотрел на миску с нетронутой кашей и отослал сопровождающего его воина прочь.
– Знаешь, я даже не предполагал, что ты окажешься столь легкой добычей, Беркут. Несколько месяцев ожидания, пока ты доберешься до этого, забытого богами Кержа и такой короткий бой… Я немного разочарован. Ты не стоишь затраченных на тебя сил и времени.
Остен ненадолго замолчал, словно бы дожидаясь ответных слов Ставгара, но тот продолжал хранить молчание – лишь сковывающие его цепи тихо звякнули, когда руки молодого Владетеля сжались в кулаки. Тысячник же сделал шаг вперед и продолжил:
– Впрочем, других людей ты разочаровал еще больше – Лезмет так и не получит мою голову, Кридич за свое покровительство такому глупцу, как ты, заплатил смертью, да и твоему дружку Славраду придется не по вкусу то, как ты погубил его бойцов, сунувшись в подстроенную мной ловушку.
По мере того, как Остен, говорил, голова Бжестрова опускалась все ниже – в словах амэнца кроме насмешливой издевки было и немало горькой правды, вот только и цель подобных речей была ясна, как день, а потому Ставгар, стараясь не выдать своей слабости, лишь молча кусал покрытые спекшимися корками губы.
Олдер же, наблюдая за душевными муками крейговца, лишь криво усмехнулся и снова заговорил: его голос был спокоен и даже дружелюбен – так иногда старый боец отчитывает младшего, лишь взявшего в руки меч.
