Куприков лежал с открытыми глазами. Во взгляде не было того покоя, который Воронцов видел у умирающих.
— Куприков, живой?
— Ох, ешки-матрешки… — Боец сдвинул рукой каску, потрогал голову. — Я думал, мне голову оторвало.
— Разрывными бьет.
— Снайпер, что ли? Вот гад. Каска ему моя глянулась.
— А ты тоже, головешку свою высунул. Хоть бы снегом облепил…
Воронцов расчехлил прицел винтовки, снял с головы пилотку, свернул ее вчетверо, сунул в карман и осторожно высунулся над бруствером. Немецкая цепь как раз забежала в полосу замерзшего ручья. Черные и белые фигурки в капюшонах перепрыгивали через расклеванные во льду и болотине лунки, оставленные минами. Немцы атаковали примерно двумя взводами. Но, кто знает, сколько их там сосредоточилось в траншее на исходных в ожидании результатов атаки ограниченными силами. Бронетранспортеры сунулись было вниз, но слабый лед, видимо, не держал, и они тут же дали задний ход, остановились и начали поливать траншею на противоположной стороне огнем крупнокалиберных пулеметов. Штурмовое орудие, осев набок, вовсю горело, выбрасывая из люка багровое пламя. Хорошо ему влепили танкисты! Воронцов скользнул окуляром прицела по фронту. Ничего подозрительного. Цепь бежала по льду и болотине. Самоходка разгоралась. «Гробы», маневрируя и время от времени меняя позиции, продолжали стрелять длинными очередями, поддерживая атаку своей пехоты. И тут над бортом одного из бронетранспортеров вспыхнул дымок порохового заряда. Без сомнения, это был одиночный выстрел. Воронцов медленно повернулся влево и поймал в прицел крайний «гроб». Над бронеплитой, закрашенной в грязно-белый цвет, показалась такая же белая каска, обернутая материей, прихваченной по окружности тонким ремешком. Блеснула линза оптики. Немец произвел свой очередной выстрел так быстро, что Воронцов не успел его упредить. Дымок порохового заряда снесло в сторону. Белая каска с поперечным ремешком медленно утонула за обрезом бронеплиты. Что ж, полдела сделано, Воронцов его обнаружил, и теперь надо ждать, когда немец перезарядит винтовку и снова высунется, чтобы определить очередную свою жертву и снова выстрелить.
— Рот-та-а! Слушай мою команду! — И старший лейтенант Солодовников в азарте выскочил на бруствер, трепанул над головой своим ТТ. — По фашистским извергам — огонь! — Ротный прибавил еще несколько слов для связки и выстрелил в пойму.
Почти одновременно с ним выстрелил и Воронцов. Потому что белая каска снова начала подниматься над наклонной бронеплитой. Воронцов не стал ждать, когда снайпер покажется до плеч, нажал на спуск. Но бронетранспортер дернул. Возле него вырос багровый фонтан взрыва фугасного снаряда, и водитель тут же отреагировал. Снайпер исчез. Воронцов успел заметить, как его пуля ударилась в край бронированного борта.
— Не попал… — Он перезарядил винтовку. Не думать ни о чем, кроме винтовки и выстрела. Ни о чем больше… Ни о чем…
Он знал, что снайпер теперь вряд ли снова высунется из-за борта. Но огонь он продолжит. Только с другой позиции.
— Витюков! Бегом к минометчикам! Скажи, чтобы накрыли склон. Хотя бы пару залпов! — Старший лейтенант Солодовников размахивал винтовкой с примкнутым штыком. Видимо, взял у кого-то из убитых. — Всем раненым, кто может стоять, взять в руки оружие! Отобьемся, ребята! Отобьемся!
Но немцы, сломав цепь, накатывались стремительной лавой. До некоторых из них оставалось шагов пятьдесят. И Воронцов увидел, что бежавшие в передней цепи начали выдергивать из-за голенищ противопехотные гранаты с длинными ручками. Он знал, что такие палки можно бросать издалека.
Нелюбин, проснувшись, не сразу понял, куда попал. Его трясло. Но холода он не чувствовал. С ним происходило что-то нервное. Эх, уморила меня война проклятая, подумал он, глядя в молочно-мутное небо, откуда на землю, на бруствер и в траншею, на плечи и лица его товарищей падали белые шапки снега. Потом, услышав знакомый голос командира роты, которая держала оборону рядом, в соседях, когда они атаковали в Сухом ручье, понял, что фронтовая судьба все же милостива к нему. Он хотел было окликнуть старшего лейтенанта Солодовникова, но тот, яростно матерясь, пролез по траншее, наступая на их ноги и руки, и начал приводить в чувство кого-то на левом фланге. Туда немного погодя, по приказу Курсанта, ушел Калюжный. И Нелюбин вспомнил, что там, когда они спрыгивали в траншею, он заметил пулеметный окоп и на дне его накрытый плащ-палаткой и припорошенный сверху снегом «максим». Тут же мелькнуло: позиция радом с пулеметом… опасная позиция… накроют первым же залпом. Когда автоматчики принесли ящик с гранатами и Курсант начал распределять по едокам самые гожие для такого случая оборонительные Ф-1, Нелюбин, как всегда, пожадничал, взял шесть штук. Рассовывал и рассовывал по карманам, пока не отяжелела куртка.
— Так-то оно… Так-то, Сашка… Укуся пирожка, да и за пазушку… — приговаривал он, понимая, что сейчас будет.
— Бери, бери, Кондратий Герасимович, — помогал ему Воронцов, глядя, как дрожат большие натруженные руки Нелюбина. — У тебя не пропадут.
— Да уж беряжить буду, — засмеялся невесело Нелюбин. — На Пасху заместо яиц на божницу положу…
— Кондратий Герасимович, позиция у вас хреновая. Пулемет.
— Да я вижу.
— Они сейчас на него полезут. Попытаются его гранатами закидать. Так что держитесь.
— Удержимся. Не впервой. А не удержимся, так и побежать можно.
— Нельзя нам тут бежать. Вы, главное, не подпустите их. Подпустите, все гранаты — ваши.
— Да я уже все понял. Арихметика, ектыть, нехитрая… Два пиши, а три — в кармане…
Когда началась пальба, Нелюбин управлял своим отделением и сам стрелял из автомата, тщательно выцеливая очередную фигуру в распахнутой шинели. Но сколько бы они ни палили по цепи, она все равно продолжала приближаться к их траншее, накатываясь серо-зеленой волной от замерзшего ручья вверх.
«Максим» заработал, когда до немецкой цепи оставалось метров восемьдесят. Пулемет сделал несколько прицельных очередей, и Нелюбин увидел, как поредело сразу внизу. То ли пулеметчики их срезали точной стрельбой, то ли немцы залегли, прижатые более плотным огнем. Но тотчас из-за ольх на той стороне прилетели мины, легли перед бруствером, простригли пространство над головами хриплыми голосами осколков. Вслед за первой, с небольшим перелетом, легла следующая серия. И началось!
— Калюжный! В траншею! — успел крикнуть Нелюбин и увидел, как пулеметчики подхватили «максим» и перебежали вперед, к траншее.
Третий залп точно накрыл пулеметный окоп, в котором, к счастью, никого и ничего уже не осталось, кроме пустых патронных коробок.
— Давай на запасную! Калюжный! На запасную!
Но пулеметчики уже сами знали, что делать. Спотыкаясь и падая, они тащили «максим» к зарослям шиповника. И через минуту оттуда ударили трассирующие струи, подрубая атакующих с фланга.
Теперь немцы бежали группами. Нелюбин уже видел их лица, оскаленные рты, прыгающие в руках автоматы и белые лезвия плоских штыков на карабинах. И вот с недолетом, но точно напротив его ячейки в снег плюхнулась первая граната с длинной ручкой. Ну, подумал Нелюбин, вот оно и началось, о чем всегда копчик ноет…
