— Пресгер обратились ко мне до Гарседда, — сказало дитя. — Переводчики, которых они прислали, были, несомненно, выращены из тех людей, что они забрали с человеческих кораблей, но их воспитывали и учили Пресгер, и я говорила все равно что с пришельцами. Сейчас они лучше маскируются, но их соседство по-прежнему вызывает тревогу.
— Прошу прощения у моего лорда. — Сеиварден. — Почему вы им отказали?
— Я уже планировала их уничтожить, — ответил ребенок. Анаандер Мианнаи. — Начала готовить ресурсы, которые, как казалось, мне понадобятся. Я подумала, что до них дошли слухи о моих планах, которые их настолько напугали, что они захотели заключить мир. Я решила, что они демонстрируют свою слабость. — Она рассмеялась с горечью и сожалением, что странно сочеталось с таким юным голосом. Но Анаандер Мианнаи едва ли молода.
Я открыла глаза. Сеиварден преклонила колени рядом с моим креслом. Передо мной на траве, скрестив ноги, сидел ребенок лет пяти-шести, с ног до головы одетый в черное, с пирожным в одной руке. Вокруг него лежало содержимое моего багажа.
— Ты проснулась.
— Ты обсыпала глазурью мои иконы, — упрекнула я.
— Они прекрасны. — Она выбрала меньший диск, нажала. Появилась статуя в драгоценных камнях и эмали, кинжал в третьей руке засверкал в лучах поддельного солнца. — Это ведь ты, не так ли?
— Да.
— Тетрархия Итран! Это там ты нашла пистолет?
— Нет. Там я добыла свои деньги.
Анаандер Мианнаи уставилась на меня с откровенным изумлением.
— Они дали тебе уйти с такими деньгами?
— Один из тетрархов был передо мной в долгу.
— Должно быть, это был немаленький долг.
— Именно.
— Они на самом деле приносят людей в жертву? Или это, — она указала на отрубленную голову в руке статуи, — лишь метафора?
— Это сложный вопрос.
Она выдохнула с хрипловатым хмф. Сеиварден стояла на коленях, молча и неподвижно.
— Врач сказала, что я была тебе нужна.
Пятилетняя Анаандер Мианнаи рассмеялась.
— И сейчас тоже.
— В таком случае, — заявила я, — иди-ка ты потрахайся сама с собой. — Что она могла, как ни странно, сделать на самом деле.
— Половина твоей ярости адресована тебе самой. — Она доела последний кусочек пирожного и отряхнула друг о друга ручонки в перчатках, осыпав траву дождем крошек глазури. — Но это настолько чудовищная ярость, что даже половины более чем достаточно.
— Я могла бы злиться в десять раз сильнее, — сказала я, — но это ровным счетом ничего не значит, когда я без оружия.
Ее губы изогнулись в полуулыбке.
— Я не забралась бы туда, где я сейчас, если бы отказывалась от полезных орудий.
— Ты уничтожаешь орудия своего противника, где бы их ни находила, — заявила я. — Ты сказала мне это сама. И я не буду для тебя полезной.
— Я — правая, — произнес ребенок. — Я спою тебе, если хочешь, хотя не знаю, сработает ли с этим голосом. Это распространится на другие системы. Это уже началось, я пока еще не видела ответов из соседних периферийных дворцов. Ты нужна мне как союзник.
Я попыталась выпрямиться в кресле. Кажется, получилось.
— Не имеет значения, кто на чьей стороне. Не имеет значения, кто победит, потому что в любом случае это будешь ты и ничего в действительности не изменится.
— Легко тебе говорить, — заметила пятилетняя Анаандер Мианнаи. — И может быть, в каком-то отношении ты права. Многое на самом деле осталось неизменным, многое может остаться тем же, вне зависимости от того, какая из моих сторон одержит верх. Но скажи мне, неужели ты думаешь, что для лейтенанта Оун не было никакой разницы, которая я оказалась бы на борту в тот день?
На это у меня не было ответа.
— Если есть власть, и деньги, и связи, некоторые различия ничего не изменят. Или если ты решила покориться смерти в ближайшем будущем, на что, как я понимаю, ты сейчас настроена. А вот люди без денег и власти, которым отчаянно хочется жить, вот для этих людей небольшие различия вовсе не так малы. То, что, как тебе кажется, не имеет значения, для них — вопрос жизни и смерти.
— А тебя так волнуют ничтожные и безвластные, — сказала я. — Не сомневаюсь, что ты не спишь ночами, тревожась за их судьбы. Твое сердце просто истекает кровью.
— Не стоит так лицемерно на меня наезжать, — ответила Анаандер Мианнаи. — Ты служила мне без всяких сомнений две тысячи лет. Ты знаешь, что это означает, лучше, чем кто-нибудь другой. И я действительно тревожусь за людей. Но быть может, более отвлеченно, чем ты, по крайней мере в эти дни. Тем не менее все это — моя работа. И ты права: я не могу на самом деле избавиться от себя самой. Мне необходимо, чтобы об этом напоминали. И лучше всего, чтобы моя совесть была вооружена и независима.
— В прошлый раз кое-кто попытался быть твоей совестью, — сказала я, думая об Айми и о том солдате с «Милосердия Саррса», который отказался выполнять ее приказы, — и все закончилось ее смертью.
— Речь об Айми. Ты имеешь в виду солдата Один Амаат Один «Милосердия Саррса», — сказал ребенок, улыбаясь, словно при особенно прекрасном воспоминании. — Такой головомойки я не получала за всю свою долгую жизнь. Под конец она меня обложила и опрокинула свой яд, словно араку.
Яд.
— Ты ее не пристрелила?
— Пули оставляют такую грязь, — сказал ребенок, все еще улыбаясь. — Что напоминает мне кое о чем. — Она протянула руку за спину и провела по воздуху ручонкой в перчатке. Внезапно там возникла коробка, черная, словно всасывающая в себя свет. — Гражданин Сеиварден.
Сеиварден наклонилась вперед и взяла коробку.
— Я прекрасно понимаю, — произнесла Анаандер Мианнаи, — что ты высказывалась отнюдь не метафорически, когда заявила, что твой гнев должен быть вооружен, чтобы иметь какое-то значение. Я — тоже, когда сказала это про свою совесть. Просто чтобы ты понимала, что я действительно имею в виду то, что говорю. И для того чтобы ты не сделала никаких глупостей по незнанию, мне нужно объяснить, чем ты обладаешь.
— Ты знаешь, как это действует? — У нее были остальные пистолеты в течение тысячи лет. Более чем достаточно времени, чтобы разобраться, что к чему.
— До некоторой степени. — Анаандер криво усмехнулась. — Пуля, как, я уверена, ты уже знаешь, делает то, что она делает, потому что пистолет придает ей большое количество кинетической энергии. Пуля ударяется во что-нибудь, и эта энергия должна куда-то уйти. — Я не ответила и даже не приподняла бровь. — Пули в гарседдианском пистолете, — продолжила пятилетняя Мианнаи, — не пули в полном смысле слова. Это… устройства. В состоянии покоя, пока пистолет не приводит их в боевую готовность. Не имеет никакого значения, с каким количеством кинетической энергии они покидают пистолет. Начиная с момента столкновения пуля-устройство производит столько энергии, сколько необходимо, чтобы насквозь пробить цель на глубину один и одиннадцать сотых метра. И затем оно останавливается.
