– Хорошо таким казаться, но не быть таким.
Телефон зазвонил снова. Генри снял трубку.
– Да, я пытался звонить, – сказал он в трубку, а затем шепотом мне: – Это налоговая служба. – Затем продолжил говорить по телефону: – Я ничего не слышу, кроме гудков и магнитофонной записи. Запись звонит записи… Тут нужен кнопочный телефон, но это слишком дорого, у меня дисковый… Мне нужна форма, в которой говорится, сколько я должен платить каждый месяц. Я ее потерял… Когда я получу деньги, то заплачу кому-нибудь, чтобы он заплатил мои налоги, так чтобы мне не пришлось их платить… Да, пришлите, пожалуйста… Да, это тоже потеряно. Принести самолично? В чей кабинет?… Я не могу переходить Девяносто шестую улицу, слишком опасно, горячая линия… Черч-стрит… Да, до свиданья.
Генри повесил трубку.
– До чего же любезны: говорят «Приятного вечера», после того как разрушат твою жизнь налогами. Они снова за мной охотятся. Эта страна больна: нападать на бедняка, чтобы он заплатил налоги, чтобы помочь еще более бедным иметь детей или сделать аборт. Это все вина Клинтона… Мне нужен бухгалтер-жулик. Я всегда чувствовал влечение к преступникам. Хотя кое-какая надежда есть – налоговый агент сказал, что, если я буду продолжать в том же духе, они, может быть, сочтут меня безнадежным должником.
– И что случится тогда?
– Вероятно, повестка в суд. Почетная медаль… Этот зуб меня убивает. Не у кого просить помощи, остается только забвение. Выпей со мной.
Был вечер рабочего дня, но я не собирался отказывать Генри. Мы распили на двоих бутылку вина. Он сказал:
– Что за жизнь. Чья это вина? Моя или мира? Я знаю, что сам виноват в своих проблемах. Как большинство людей. Но мир создал меня и мои проблемы. Раньше было не так. У меня не было проблем… Я не виню людей. Они так несовершенны, и с этим ничего нельзя поделать… Куда бежать? В Риге нет таких проблем… И дело не в деньгах. Хотя все мои проблемы из-за денег. Хорошо иметь только одну проблему. Это лучше, чем духовный кризис, хотя, конечно, проблема денег есть результат духовных, психических проблем: мне никогда не нравилось работать.
– Вы работали над своими пьесами. Если мы найдем «Генри и Мэри», вы сможете ее продать.
– Самюэль Френч интересовался ею как-то. Но на нее нужно надеть обложку.
– Вы сможете купить обложку.
– Нет! Обложка должна быть где-то здесь. Я трачу деньги только на удовольствия и на штрафы из полиции.
Мы прикончили бутылку, и Генри отправил меня ненадолго прогуляться. Я шагал по Второй авеню, разгоряченный, чувствуя себя словно на бульваре. Я купил две бутылки. Мне нравилось выпивать с Генри, пьянеть и млеть от счастья в его обществе, наслаждаться его вниманием.
Когда я вернулся в квартиру, он танцевал.
– Я танцую, поэтому у меня нет вдовьего горба, как у Отто Беллмана, – прокричал он сквозь музыку. – Ты знаешь, он, может быть, и выпрямился бы, если бы мы сунули его под паровой каток или положили в постель с Лагерфельд.
Когда танцы закончились, мы открыли вторую бутылку. Мы слушали запись Эдди Кантора. Генри подпевал. Я сделал все возможное, чтобы попадать в такт, и подпевал тоже.
Когда запись кончилась, Генри предложил петь патриотические песни и спиричуэле. Пение и вино отвлекли его от зуба и налогов. Мы закусили удила и спели «Дикси», «Звездно-полосатый флаг», «Джон Генри», «Прекрасная Америка», «Парни с Зеленых гор» и «Олд мэнривер».
На середине третьей бутылки Генри перестал петь, впал в меланхолию и сказал:
– Мой друг допился до смерти. Он хотел написать пьесу, но не смог. А семейным бизнесом он заниматься не хотел. Он был гомосексуалистом, но не думаю, что это его беспокоило. Я должен позвонить его матери.
Я не знал, о ком он говорит, и спросил:
– Когда умер ваш друг?
– В 1958-м, наверное. – Он снял телефонную трубку, но прежде, чем набрать номер, сказал: – Если хочешь совершить самоубийство, напейся и позвони всем, кого знаешь в этом мире, а покончив с этим, подбей счета и убей себя. – Он набрал номер. – Я не разбудил вас?… Это Генри… Генри Гаррисон… Конечно, разбудил, но теперь вы все равно не спите… Как поживаете?… Я? Живу на грани опасности, но я к этому привык, это не так уж плохо…
Я пошел в ванную, а когда вернулся, Генри уже повесил трубку.
– Не думаю, чтобы она поняла, кто я, – сказал он. – Но она старая. Старше Вивиан. Как минимум девяносто пять.
– Когда вы говорили с ней в последний раз?
– Двадцать лет назад.
– Потрясающе, что у нее до сих пор тот же номер.
– О, у людей годами не меняются номера. Если вам попадается хороший номер, вы за него держитесь… Подумать только, я ведь даже не могу совершить самоубийство. Никого из тех, кто меня любил, нет в живых, чтобы позвонить и накрутить большой счет.
– Позвоните мне, – предложил я.
– Ты меня не любишь, – сказал Генри.
– Нет, люблю. Я вас очень люблю.
– Ты только обманываешь себя, когда думаешь, что ты такой же, как я. В противном случае жить здесь было бы невыносимо.
– Вы мне нравитесь.
Генри выпил из своего стакана, не поднимая на меня взгляда.
– Мне не нужно, чтобы я нравился, – сказал Генри. – Мне нужна любовь.
– Вам нужна любовь?
– Да. У меня финансовые проблемы, и они повлияли на ход моих мыслей.
– А если бы у вас не было финансовых проблем?
– Тогда мне не была бы нужна любовь… Величайшим проявлением любви является то, что тебе дают деньги, потому что они по-настоящему тебе помогают. Только немногие люди осознают это.
– Вам нужно что-нибудь от меня?
– Мне нужно поговорить с тобой. Ты – единственный нормальный человек из всех, кого я знаю.
Я давал ему то, что не мог дать больше никто. Я был для него единственным. Я был горд.
– Спасибо, что вы думаете, что я нормальный, – сказал я.
– Не за что.
Я никогда не чувствовал себя ближе к Генри. Я хотел бы иметь деньги, чтобы дать ему их и доказать тем самым мою любовь. Мы в молчании цедили вино. У меня возникла идея.
– Почему бы вам не попросить в долг у Вивиан Кудлип? – предложил я. – Или, может быть, она даст вам денег, когда узнает о ваших проблемах с налогами.
– Нет, это не сработает. О деньгах никогда нельзя просить. Я могу попросить ее выйти за меня замуж. Я сплю допоздна, она после полудня посещает докторов – вот день и прошел, а я был бы экипирован… но все и всегда делают ей предложения. Я не могу унизиться до такой степени.
– Может, проще быть честным и попросить в долг? Это вполне благородно.
– Любой мужчина, который честен с женщиной, – глупец.
