Еще до того, как они втроем вошли в заброшенное здание на бульваре Шермана, Миллер отчетливо ощущал тревогу, он боялся, что его отдадут жуткому дяде Кита. Колени в синих джинсах тряслись, а поры словно источали странный, металлический запах. Когда они спустились в потайное место Кита, он объявил, что предпочел бы остаться в живых после испытания, и дядя Кита сообщил, что юноша может расслабиться, поскольку своим членом он никого не убивал и убивать не собирается. «Ну, разве только не нарочно», — добавил он. Он велел трясущемуся Миллеру раздеться и спросил, нравится ли ему его штуковина. Когда Миллер ответил, что не знает, дядя Тилл сказал: мол, ничего, очень скоро узнаешь. Им предстоит еще столькому научиться, всякому-разному… А племянничка, добавил, если он хочет развлечься от души, боюсь, придется оставить наедине с его рождественским подарком.
Хейварда раздирали неуправляемые чувства противоречия, противодействия, открытого неповиновения, раскаяния и отвращения — набор удивительный, учитывая его любовь к дяде, но он действовал в духе Рождества и напомнил вслух о рождественском ужине на бульваре… «Обязательно попробуй вишневый пирог, — напутствовал дядя Тилл. — Пища богов».
Воспоминание Кита о часовом наказании ужином было кошмаром: расплывающиеся гротескные лица, шумная компания мужчин и женщин, с каторжными усилиями сражающихся с каким-то неестественным пирогом, заваленным массой отравленных вишен. Мир вокруг него заполнялся косточками и ядом. В конце стойки мерзкий здоровяк по имени Антонио с сильнейшим заиканием поведал официантке, что только что получил хорошую работу в психиатрической больнице в Мэдисоне. Хейвард не понимал, почему он видел вещи такими.
Он позволил одному своему любимому человеку убить другого.
О последних мгновениях жизни Миллера Минога знала только то, что не сможет вынести их. Ее охватывал ужас от одной лишь мысли, что предстояло увидеть, но оказалось, что и Хейвард не хотел помнить подробностей и похоронил их под слоями тумана и светотени, где они существовали лишь в виде намеков на движение, насквозь пронизанные чувством вины. С неохотой выхватывая то трясущуюся ногу там, то болтающуюся руку здесь, она все же увидела мельком Хейварда — он присел на корточки перед изрезанным, избитым, истекающим кровью мальчиком и направлял, следуя наставлениям дяди Тилла, «Сабатье» к шее жертвы. Как сквозь помехи и статические разряды, просачивались искаженные слова: «…Напряги мышцы руки и воткни… как следует потяни на себя…» Минога почувствовала, как темный, горький яд льется в нее, разъедая скверной язык, небо и глотку. Девушка-подросток, птичка или крупица сознания, плывущая по чужому разуму, она не могла выдержать происходящего с ней и вертелась, крепко зажмуривая глаза, и кашляла, и плевалась, все надеясь, что ее вырвет…
Ноги ощутили твердую почву, и невыразимо гадкий вкус сам по себе улетучился изо рта и глотки. Пространство вокруг разительно изменилось. Минога рискнула чуть приоткрыть глаза. Удушающая, раскаленная эмоциональная сфера исчезла — ее вывели из мыслительного пространства Кита. Картина, увиденная полуоткрытым глазом, успокоила: красный кожаный диван у стены, увешанной рисунками, высокая настольная лампа, полка с аккуратно расставленными книгами, иранский ковер на полированном деревянном полу.
Минога раскрыла оба глаза и разглядела, что на рисунках над симпатичным диваном изображены муки ада.
С акцентом, в котором ей не удалось распознать старомодный нью-йоркский, голос у нее за спиной произнес:
— Привет, детка, как дела?
Она резко повернулась и увидела пожилого мужчину с ухоженной рыжей бородой и густыми короткими темными волосами, улыбающегося ей из-за стола. Щеки у него были впалые, глаза прятались под кустистыми бровями. Мужчина поднимался. В руках он держал пачку книг.
— Ну что, оклемалась?
Он опустил книги в картонную коробку, будто специально изготовленную по их размеру. Книжная полка за его спиной была наполовину пуста. На ковре рядом со столом высились штабеля таких же коробок.
Минога ответила, мол, да, с ней все в порядке. Во всяком случае, она так полагала.
Он улыбнулся, сверкнув зубами, белыми, будто искусственными.
— Ну-ну. Кстати, хофеф знать свое будуфее?
Она покачала головой.
— Смыфленая. Какая смыфленая.
Его глубоко сидящие глаза меняли цвет, когда он говорил. Сначала они были табачного цвета, но когда он спросил, хочет ли она знать свое будущее, глаза стали игриво-голубыми и младенчески чистыми. И зажглись золотистым огнем, когда он хвалил ее.
— Больфинство людей хотят знать свое будуфее, да только оно им совсем не по дуфе, когда слыфат его. Тебе волноваться нефего, вот фто скажу. Ну, может, немного неприятностей там-сям, но ты преодолееф. И, знаеф, блестяффе. Первый класс — это ты.
Минога перестала изображать его резкий акцент и заговорила своим голосом. Акцент неважен.
Она спросила, где находится и что за существо ее добрый новый компаньон. Минога думала, что ответы ей известны, но все равно спросила.
— О, ты все еще внутри моего мальчика Хейварда, — ответил ее новый приятель. — И отлично знаешь, что я на самом деле такое.
Пожалуй, знает. А имя у него есть?
— Да у кого ж его нет, малышка? Меня зовут Дойти Тойд.
Тридцать третий[49]? У них вместо имен номера?
— Нет, дитя, ты не расслышала. Я не Тойти тойд, я Дойти Тойд. «Д» как «демон». «Тойд» — ты знаешь, как что.
Была, что ли, целая семья Тойдов — с дедушкой и бабушкой Тойд?
— Для нас это необычное имя. Родителей у нас нет, и детей нет. Мы не способны к размножению, мы просто как бы изнашиваемся за пять-шесть тысяч лет. В общем, когда внешний мир меняется, мы в один прекрасный день вдруг узнаем, что обрели новые имена. Естественно, нужно какое-то время, чтобы привыкнуть. Еще лет так шестьсот назад меня звали Сэссенфрасс. Но имя меня вообще-то совсем не волнует. Без разницы…
Он отвернулся, взял следующую стопку книг с полки и засунул их в коробку рядом с первой.
— Надо чертовски торопиться с упаковкой. Здесь все закончено, пора отчаливать. Пока еще не знаю куда, да это и не имеет значения. С таким родом занятий всегда есть ра-бо-та.
Минога вежливо предположила, что это правда. А не могла бы она, ну пожалуйста, тоже выбраться отсюда? И что должно случиться с Китом? Очень похоже, что…
— На что похоже, то и случилось. Прощай, Хейвард. Жаль, конечно, потому как этот мальчик был один на миллион. Такие Киты Хейварды не каждый день родятся, поверь мне. Редко. Очень редко. Но ты ведь мельком глянула на большого парня?
К сожалению, да.
— Истину глаголешь. Тот парень, Беспредел его имя, терпеть не может, чтоб его кто-то видел. Это его бесит. Видать, собирался выдать кому-нибудь мощное наказание, а подвернулся Кит. Типа сам напросился, чертов мальчишка. А как здорово начинал, паршивец. Ох, мы бы с ним дел наварили, он да я.
