Эта самая лесная голытьба.
– Вспомнил, я все вспомнил! – вклинился в звон гитар дикий вопль. Арапка подобно пушечному ядру метался по комнате и вопил: – Я вспомнил, мужики! Хотите верьте, хотите нет, я – арап Петра Великого! Тот самый…
– Вот и хорошо, вот и славно, – принялась успокаивать его Фенечка. – Только давай об этом потом поговорим. Пусть ребята оторвутся. Заработали…
А ребята, действительно увлекшись, даже не услышали вопля исторической души. Им просто было по кайфу петь вот так, всем вместе. Им было по кайфу не замечать ни времени, ни рассогласования с реальностью – и петь хоть до утра. Пусть они не выспятся сегодня, пусть завтра прямиком с бала на корабль, то есть на работу. Пусть. Не страшно.
Когда работа по кайфу, это и есть подлинный кайф.
CODA
…«Мы, Хогбены, люди маленькие. Живем себе тише воды и ниже травы в укромной долине, где никто не появится до тех пор, пока мы этого не захотим». В критических ситуациях Джон Баликорн всегда вспоминал Генри Каттера. А ситуация, похоже, подступила критичнее некуда. Вчера еще он руководил лабораторией трудновыводимых пятен на секретном печном заводике во Флайшиттауне, Алабанская долина. В свои неполные тридцать лет Джон по праву считался опытным селекционером и заводчиком пятен-чемпионов.
И вдруг накануне он узнал, что последняя его работа, пятно, над которым бился без малого полгода, уходит на сторону. Родное, можно даже сказать, родимое пятно уплывает за бесценок в лапы какого-то заморского барыги. Босс, естественно, знать ничего не знал и после недолгой словесной перепалки, ощупывая распухшую челюсть, здоровой рукой подписал увольнительную по статье «профнепригодность».
После этого Джон пустился по пабам. Проклятые пабы выдоили у него половину выходного пособия. Вторую половину он бездарно проиграл в излюбленные нарды. И кому проиграл! Вечному аутсайдеру Малышу Шизгаресу!
Баликорн, известный среди друзей как Джон Кукурузное Зерно, извлек из-под кровати бутыль с остатками кукурузного виски. После основательного глотка волшебного напитка организм, подобно тугому, налитому початку, потянулся вверх, к солнцу. Хмарь в голове позорно бежала за кулисы. На авансцену выпорхнула мысль о необходимости как-то биться, что-то делать с окружающим экономическим и социальным непотребством.
Взгляд его остановился на двух книгах, что лежали на журнальном столике. Первая была на русском языке и называлась «Операция „Шасть!“. Вторая – она же, только на английском. Русский язык Джон знал не понаслышке, а на генетическом уровне, поскольку являлся аляскинским казаком в десятом поколении. Книгу он выпросил у переводчика, издавшего англоязычную версию романа. „Переводчик, гоблин тебя забери!“ – усмехнулся Джон. Бедовый лингвист, видимо, не смог врубиться в значение слова „шасть“, отыскал в словаре сленга „щас“, ну и перевел соответственно. И горело синим пламенем на обложке второй книги „Operation Nah“. Ну а текст по сравнению с оригиналом выглядел совсем уж бредовым. Единственное, что позабавило Джона, так это фраза одного из бэк-райтеров: „Земля под властью россиян!“
– Ага, щас же, – ответил кретину бэк-райтеру Джон Баликорн, американский народный мужик. – «Мы Хогбены, других таких нет». Пора выделять зерна из початков!
С этими мыслями он и направился оседлывать свой верный вороной «Форд-Без-Фокусов», народную малолитражку послевоенной поры. В предвкушении интересной прогулки рядом бодро семенил прирученный скунсяра Бибоп Элула. Зверушка только что слопала целую миску горошка с квашеной капустой и готова была поддержать хозяина в любых его начинаниях.
Через некоторое время Каменная Баба на берегу пустынных волн залива имени Гудзона сменила факел на весло и превратилась в привлекательную, стройную девушку…
…Французский народный мужик Самот Наф вышел на большую дорогу в Бульонском лесном массиве с манифестом «Вернем корону Французской империи». Эйфориева башня незамедлительно отклонилась на 37 градусов от вертикали, после чего Пейзанская и Не-Иванская башни, обиженно крякнув, в знак протеста выпрямились во весь перпендикуляр…
…В Антарктиде среди торосов начали пошаливать народные королевские пингвины. Случилось это после того, как одного из них оставили носиться с яйцом на второй срок. Похудевший вдвое против прежнего, пингвин, арифметически верно вычислив, что дальнейшее стояние на морозе превратит его в сосульку, решительно сдал яйцо в ясли-инкубатор. Собрав компанию таких же забубённых головушек и объединившись с братскими морскими слонами, он двинул на просторы Мирового океана, чтобы настучать по репе Великому и Ужасному Кракену…
…Семимильными шагами шастемания перемещалась по планете.
BONUS 'Ы
1. Рассуждение Никиты Добрынина о вещественности призрачного, казалось бы, мира, которое было грубо прервано побоищем на Ратушной площади города Картафаново:
«…Нет, не все в этом мире бушующем призрачно, братие: от субъектов, живущих в домах, до фасадов домов; от разнузданных авторов до охреневших читателей; от бессмысленных слов до немых, бессловесных томов. Стоит только навскидку взглянуть в мало-мальскую книжицу или там в стопудовый бестселлер на книжном лотке – ты увидишь, Читатель, как тужится автор, как пыжится, дабы призрачный мир удержать на своем поводке.
Но миры, невзирая на буйство фантазии, сплошь одинаковы: элемент декорации, средство, условность… Мираж, где вокруг персонажей зияет развесистый вакуум, обозначенный емким, шкодливым словцом «антураж». Колобродят герои на кукольной сцене бестселлера, озорно штабелируя трупы на фоне руин. Как бы так, между прочим, слегка отстраненно, рассеянно, – словно по фигу им эти трупы с руинами, блин! Вереница бесчинств там и сям по страницам бесчисленным броуновским движением гонит конкретно пургу – что само по себе пустяки: пес бы с ними, с бесчинствами, если б их обсуждали в романе на каждом шагу.
Вот, казалось бы, пункт. Населенный. А где ж население? Где обычный народ, все вокруг подмечающий, где? Типа несколько рыл здесь слоняются до посинения. Но на деле не здесь, а в какой-нибудь Караганде. Вдохновенно кладутся слоями в сюжетные сандвичи драки, взрывы, погони, срывая рутинный стоп-кран… Да ведь в жизни такие события – хлеб для сансанычей, просто праздник какой-то в среде языкастых марьванн! Ан слепы наши скифы с очами распахнуто-жадными: эвон волею автора шоры на жадных очах. Эх, сорвать бы с иного портки да словами площадными, без затей, по-народному, высечь его сгоряча! Инда автор зарекся б играть катаклизмами, чтобы в мутной водице задорно бегущей строки не кружились среди декораций сансанычи призраками, потому что герои от мира сего далеки! А когда самый призрачный мир обретет обывателя, и страницы забьются биеньем народных сердец, – вопль восторга исторгнет луженая глотка Читателя: «Ай да Автор, ядренть, как жизненно пишет, подлец!»
