Ознакомительная версия. Доступно 22 страниц из 110
Эрмин вскинул меч, отражая удар, и взмахнул второй рукой, готовясь нанести ответный удар…
Клинок мертвеца коснулся меча Де Грилла и вспыхнул алым. Пылающее лезвие без труда прошло сквозь сталь, как сквозь масло, и обрушилось на плоть советника короля. Огненная полоса разрубила ему плечо, вошла в грудь и остановилась только в животе. Перед глазами Эрмина вспыхнуло алое пламя, и он повалился на спину, уже не чувствуя боли. Мечи выпали из его рук и со звоном покатились по полу. Советник упал следом и сквозь багровую пелену, стоящую перед глазами, увидел, что черный человек перешагнул через него, как через простое бревно. Де Грилл, не желая признавать себя умершим, попытался схватить мертвеца за ногу, но его холодеющая рука ухватила лишь черный туман.
От этого усилия изо рта Эрмина брызнула фонтаном кровь, а рука бессильно упала — тело больше не слушалось, хотя дух отчаянно сопротивлялся, отказываясь умирать. Голова Де Грилла откинулась навзничь, но он все-таки скосил глаза, пытаясь хотя бы увидеть врага…
Его угасающее сознание, уходящее все глубже в темноту, успело отметить только протяжный крик, завершившийся ударом. Что-то прокатилось по полу, и в поле зрения умирающего Эрмина Де Грилла появилась отрубленная голова.
Седые кудри Геордора Вер Сеговара Третьего слиплись от крови. Рот открыт в последнем крике, глаза закатились, светя белками в темноту спальни.
— Мой король, — выдохнул советник, мешая слова со сгустками крови, текущей изо рта.
Глаза его застыли, тело забилось в судорогах, выпуская остатки жизни на залитый кровью паркет. Свет перед глазами Эрмина Де Грилла померк, превращаясь в крохотную звезду. Потом исчезла и она. Эрмин завис в темноте безвременья, растворяясь в ней, словно в зыбком тумане. Но в последний миг, когда его жизнь уже ушла, а смерть только вступала в содрогающееся тело, он успел подумать о том человеке, что был сейчас так далеко.
* * *
Осенняя ночь выдалась холодной. В такое время путнику хорошо греться в пустой и сонной таверне. Сидеть у камина, за дощатым столом, вдыхать аромат острой похлебки, горячей, словно пламя, и чувствовать, как по усталому телу разливается теплая волна от стаканчика крепкой настойки, поднесенной заботливой хозяйкой. Хорошо в это холодное и сырое время глотнуть с деревянной ложки горячий наваристый суп, чувствуя, как от поступающей дремы слипаются глаза, и довольно сощуриться в предвкушении сна на жесткой, но теплой постели.
Сигмон не был таким путником. Он мчался в холодную ночь, пригнувшись к гриве своего коня и чуть ослабив поводья. Он даже не смотрел на дорогу. Вернее, смотрел, но видел перед собой не деревья, едва заметные во тьме, не подернутую инеем траву, разросшуюся на обочинах, не толстые ветви, нависавшие над головой. Ла Тойя видел совершенно иное, то, что навсегда запечатлелось в его памяти.
Вороной, словно чувствуя тревогу хозяина, шел бойкой рысью. Иногда срывался в галоп, пытаясь развеять печаль седока. Сигмон не обращал на него внимания, полностью доверившись четвероногому другу. Ворон — получивший свое имя в наследство от предыдущего скакуна Сигмона — оказался на диво крепок, вынослив и сообразителен. В нем не было тупого безразличия тягловых коняк, он жил полной жизнью, частенько демонстрировал свой дурной нрав, но, похоже, навсегда влюбился в того, кто однажды ночью вырвал его из размеренной жизни военного гарнизона и увлек за собой в ночь. Ла Тойя не раз уже удивлялся, как такой скакун очутился в армейских конюшнях, но потом решил, что невольно обокрал либо коменданта, либо еще какого-то высокого чина, который мог позволить себе купить такое сокровище. Но жалоба на самоуправство королевского гонца так и не поступила, и граф перестал терзаться по этому поводу. Он просто благодарил судьбу за такой подарок и старался не искушать ее, разыскивая настоящего хозяина скакуна. Тем более что у него и так было достаточно поводов для размышлений.
Конь уносил его в ночь, все дальше от столицы, где осталось его сердце. Сначала Сигмон честно пытался думать о поручении Де Грилла, но чем дольше он оставался наедине с собой, тем больше он думал только о себе. Ла Тойя знал секрет долгих путешествий — не следует гнать коня, пытаясь за ночь одолеть два дня пути. Нужно двигаться не быстро, но равномерно, незаметно для глаза глотая мили одну за другой. За день Сигмон отъехал от Рива достаточно далеко. И, как положено путнику, решил провести ночь в таверне, дав отдых еще не измученному, но все-таки уставшему скакуну.
Он честно заплатил за комнату и место на конюшне. Отведал острого супа и даже лег спать пораньше, когда солнце еще только садилось за горизонт. Ему даже удалось заснуть.
В полночь он проснулся.
Во сне он видел то же, что и наяву, — остроносое лицо северной девчонки с огромными глазами, в которых плескался восторг. Вэлланор, принцесса Борфеймов, преследовала его и днем, и ночью.
Сердце рвалось из груди. Хотелось кричать и крушить все, что подвернется под руку. Зверь рычал и рвался с привязи, словно враги окружали хозяина со всех сторон, грозя нанести смертельный удар. И тогда Сигмон испугался.
Он собрал вещи, вихрем скатился по лестнице, напугав дремавшую у камина хозяйку таверны, влетел в конюшню. Ворон встретил его тихим ржанием — словно всю ночь только и ждал, когда хозяин появится на пороге.
Оседлав скакуна, Ла Тойя умчался в темноту, надеясь, что стылая осень остудит жар, пылающий внутри, и успокоит зверя. Он боялся сам себя. Боялся того, что не сдержится, что внутренний поводок лопнет, и обезумевший королевский гонец и в самом деле начнет крушить все вокруг себя, пытаясь выплеснуть горечь и ярость, сжигавшие его изнутри, словно яд. В тавернах наверняка видали такое не раз — когда отчаяние мимохожего бродяги, выпившего лишку, выплескивается на тех, кто имел несчастье очутиться рядом. В тавернах буянов умели усмирять. Вот только… Вряд ли им удалось бы усмирить чудовище, сорвавшееся с привязи и обезумевшее от злости на самого себя и на весь мир. Поэтому граф Сигмон Ла Тойя почел за лучшее покинуть постоялый двор до того, как случится несчастье, и теперь черный конь уносил его в ночь, пряча в темноте осеннего леса. А Сигмон, прикрыв глаза, грезил наяву.
Он вновь и вновь видел Вэлланор, робкую принцессу, совсем непохожую на ривастанскую знать. Не принцессу — поправлял он себя. Нет. Уже королеву Ривастана. Вэлланор Сеговар, законную правительницу земель и добродетельную супругу короля Геордора.
При мысли о короле у Сигмона перехватывало горло. Он не мог… не мог ненавидеть старика, доживавшего свой век на пустом троне. И все же ненавидел. И одновременно жалел. И завидовал.
Ла Тойя уехал из Рива еще до того, как было объявлено о наследнике. Но и добрые, и худые вести летят на крыльях, они разносятся быстрее, чем скачут самые быстрые скакуны. Известие о том, что Вэлланор носит под сердцем ребенка Геордора, настигло Сигмона на очередном постоялом дворе, куда он завернул, чтобы дать краткий отдых скакуну и своей спине. Там, за столами, вытащенными во двор, уже отмечали радостную весть. От краснорожего крестьянина, налитого до бровей кислым пивом, граф Ла Тойя и узнал о причине всеобщего веселья. Он не сделал ничего, даже с места не сдвинулся, не пошевельнулся. Но собеседник отшатнулся, словно от удара, пал наземь и на карачках поспешил укрыться под крепким дубовым столом. Сигмон же развернулся и, взлетев в седло, уехал прочь.
Ознакомительная версия. Доступно 22 страниц из 110
