А успокоившись, все поняла — Матвей прекрасно видел, что выстрелить она не сможет, поэтому и сказал мне, что его удручает мой непрофессионализм. Все правильно. Как он назвал себя в том телефонном разговоре при нашей первой встрече у него в офисе? «Вожак стаи». Вот он и пошел ради своей семьи во второй раз на предумышленное убийство. Причем сделать это он захотел сам, своими руками — уж чего-чего, а исполнителя для такого дела ему бы даже искать не пришлось. Очередь бы выстроилась из тех, кто ему всем в жизни обязан, любой из них за счастье посчитал бы уничтожить его врага.
— Ты же слева от нее стояла, — продолжал Пан, — как же ты не заметила? Меня, у черта на куличках, увидеть смогла, а вот что у тебя под самым носом было, прошляпила. Я тебя уже просил — не создавай мне проблем, и еще раз прошу. Думай, размышляй, анализируй, у тебя это хорошо получается, но в серьезные дела, где с оружием играют, не лезь! Ясно? — вроде и с улыбкой, но серьезно сказал Пан.
— Ясно, командир! Не буду лезть! — и я взяла под козырек. — Разрешите убыть?
— Разрешаю. Отправляйся на свой Кипр — и чего вы там хорошего находите, не пойму? И как следует отдохни. Завтра утром за тобой машина придет и в аэропорт отвезет.
— Спасибо, Владимир Иванович.
Глядя вслед его машине, я подумала: нет, Пан не служит Матвею и не работает на него — он действительно его старший брат. И только в этом качестве он смог бы быть рядом с ним. Не ниже, не сбоку, а именно рядом. Невероятной силы и обаяния человек.
Войдя в квартиру, я первым делом из чистого любопытства начала искать в своем доме следы пребывания чужих людей, но так и не смогла найти, да и Васька вел себя совершенно спокойно. Только на том месте, где я, уходя, оставила папку и кассеты, теперь лежала небольшая коробочка, а в ней — изящные золотые женские часики с браслетом. Поднеся их поближе к свету, я разобрала название фирмы — «Картье». Да, роскошный подарок. Видимо, взамен моих разбитых.
Полюбовавшись часами, я перешла к очень неприятному делу — мне предстояло перенести Ваську со всем его скарбом на первый этаж. Я взяла сумку и стала туда складывать его сухие корма и консервы, упаковку «Кэтсана» и его любимый маленький коврик, в который Васькина шерсть въелась так, что отчистить было невозможно. Я тщательно отмыла и вытерла его пластиковый туалет, который положила в отдельный пакет. Василис, не иначе как вспомнив свое прошлогоднее пребывание в питомнике для животных, которому предшествовали такие же сборы, смотрел на происходящее со всевозрастающей тревогой. Когда я, наконец, все собрала, то взяла кота на руки, положила на колени и стала гладить, старательно объясняя:
— Васенька, хороший мой, твоя хозяйка ненадолго уедет, а ты эти дни поживешь у Варвары Тихоновны. Ты помнишь Варвару Тихоновну?
Несмотря на мой успокаивающий голос, в Васькиных глазах появился такой ужас, такая страшная тоска, что у меня мелькнула мысль: «А может, ну его к черту, этот Кипр?». И тут я сообразила, что поступила совершенно неправильно — не мне надо его туда нести, а Варваре Тихоновне за ним прийти. И я, оставив Ваську в кресле, побежала за ней.
Когда она вошла в мою квартиру и увидела Ваську, то заулыбалась ему, действительно, как родному:
— Красавец! — почти пела она. — Красавец наш Васенька! Да ты наш пушистый! Да ты наш шелковый! Иди ко мне, Васенька.
И Василис ее узнал — то ли голос, то ли запах показались ему знакомыми, только он подошел к ней и стал тереться об ее ноги. А, когда она взяла его на руки, он прижался к ней и замурчал. Ну, слава Богу, что все обошлось, подумала я, неся вслед за ними сумки с Васькиными пожитками. Продуктов Ваське на десять дней хватит с избытком, а на те деньги, что я оставляю, она и сама сможет не меньше месяца вполне прилично прожить.
Когда Варвара Тихоновна спустила Ваську в своей квартире с рук, то он тут же, не раздумывая, вспрыгнул на окно и стал, как когда-то, с интересом высматривать,
что происходит во дворе. Она же достала коврик, положила его на подоконник и перенесла на него Ваську. Вот и хорошо, подумала я, значит, вернувшись домой, я его сразу же увижу.
И успокоенная, провожаемая заверениями Варвары Тихоновны, что она с Васьки глаз не спустит, я пошла домой.
Я собирала сумку и одновременно старалась прояснить для себя некоторые моменты, которые я не до конца поняла, а очень хотелось бы.
Разбирая в пятницу книжный шкаф, я наткнулась на старый, еще 80-го года издания, путеводитель по Баратовской области. Была еще мысль его выбросить, но я, сама не зная почему, решила его оставить, вдруг понадобится. Вот и пригодился. Я достала его и нашла статью, посвященную турбазе «Рассвет».
«До 1917 года на территории турбазы механического завода «Рассвет» находилась усадьба Сосенки, принадлежащая графам Матвеевым.
Во время своей поездки по Волге Петр Первый пожаловал эти земли своему верному сподвижнику графу Андрею Артамоновичу Матвееву, который пригласил для строительства дома итальянских мастеров…». Так, архитектурные подробности меня не интересуют, я в них все равно ничего не понимаю. Ага, вот…
«Последним хозяином дома был граф Артамон Михайлович Матвеев, сбежавший вместе с семьей осенью 1917 года, и дальнейшая его судьба неизвестна, вероятно, он эмигрировал.
То, что этот памятник архитектуры дошел до наших дней в целости и сохранности, не разделив участь остальных дворянских поместий Баратовской губернии, сожженных восставшим против многовекового угнетения народом, — огромная заслуга видного деятеля революционного движения в нашей губернии Петра Петровича Злобнова (1877–1937). К сожалению, картины замечательных русских и зарубежных живописцев, бесценные старинные иконы, а также богатейшая библиотека, которыми славилась эта усадьба, были безвозвратно утрачены в эти бурные годы.
Петр Петрович не только предотвратил разрушение особняка, но и стал инициатором создания и в дальнейшем первым директором открытого в нем детского дома, посвятив свою жизнь детям.
Большую роль в этом принятом им решении, безусловно, сыграла трагическая гибель его дочери Екатерины, работавшей в усадьбе Сосенки горничной, которая была убита либо самим Матвеевым, либо кем-то из его приспешников. Эту молодую, полную сил и энергии восемнадцатилетнюю девушку безжалостно задушили, а затем сбросили с обрыва на камни. Не пожелавшие смириться с потерей своей власти эксплуататоры грубо оборвали накануне наступления долгожданных светлых времен ее только начинающуюся жизнь.
Сам Петр Петрович был незаконно репрессирован и расстрелян в 1937 году, но в наши дни реабилитирован посмертно. Его близкие разделили в те годы общую участь всех семей репрессированных, подвергаясь гонениям и преследованиям.
Последний из Злобновых, внук Петра Петровича, также Петр Петрович, погиб в результате несчастного случая в 1976 году.
В настоящее время турбаза «Рассвет» является любимым местом отдыха заводчан…»
