– Я тоже подумываю о том, чтобы вернуться, – сказал я, когда появилась Адриана с миской супа и ломтем хлеба.
– Спасибо, сестра. Вы добры ко мне, несмотря ни на что, – мило сказал он, – Как трудно быть медсестрой. – Он попробовал суп и улыбнулся. – А на войне быть медсестрой труднее всего. Обязанности так часто противоречат друг другу, не правда ли?
– Каждый день, – ответила Адриана, – Каждый чертов день.
Врачу тоже трудно сделать правильный выбор. И почти невозможно примирить противоположности. Ваши обязанности на войне бесконечны. Я служил Англии в бурскую войну. Пытался спасать жизни в царстве смерти. И видел жизни, которые уже нельзя спасти. – Он откусил хлеба, улыбнулся и кивнул в знак одобрения.
– Из пекарни, – сказала Адриана.
– Из хорошей пекарни, – сказал он. – Вы обо всем подумали, сестра. То, что надо. Все самое лучшее, что возможно в таких обстоятельствах. В плохих обстоятельствах. – тихо сказал он. – Хорошая медсестра в плохих обстоятельствах.
Я вышел в другую комнату через дверь, которую Адриана оставила открытой, уходя в кухню. Несколько минут спустя вышла и она с пустой миской и ложкой в закрыла за собой дверь. Я вспомнил о засове, только когда она ушла. Хотя на меня внезапно накатила усталость, я встал со своего кресла у камина и запер камеру. Взглянув в глазок на Гассмана, я увидел мирно спавшую старую женщину.
– Глаза прямо слипаются, – сказала Адриана. – Я немного вздремну.
– А я посижу у огня, – сказал я.
Камин был облицован камнем, как в Америке. В доме вообще было много камня. На потолках виднелись грубо оструганные балки. Я чувствовал странное удовлетворение оттого, что нахожусь в доме бедняги Фредди с его женой, вдали от работы и Лондона. Я погрузился в сон.
Когда я проснулся, на улице стемнело, а Адриана была в камере с Гассманом. Я заметил, что дверь туда открыта, но она ведь и не могла запереть ее, раз находилась внутри. Но все же она должна была разбудить меня. Я пошел туда, чтобы посмотреть, что происходит.
Алиса – вернее, Гассман – сидела, опустив ноги на пол, и ела суп – пожилая женщина, на коленях которой, накренившись, стояла миска. Он – я заставил себя вспомнить, что это Гассман, – повернулся лицом к двери, а Адриана сидела на другой стороне кровати, спиной к ней. Я встал в дверном проеме.
– Понимаете, нам приходилось это делать. Если бы мы этого не сделали, эти девушки бы умерли. Вот и приходилось, – сказала Адриана, похоже всхлипывая.
– Противоречия чудовищны, трагичны, – произнес голос Алисы. – Они громоздятся друг на друга и делают жизнь порой невыносимой. Я много раз это ощущал в Южной Африке.
– А они все приходили, – сказала Адриана.
– Понимаю. А пушки – самое жуткое. Как можно спасать жизни, если пушки их уничтожают? А мальчики были такими юными. – Он похлопал ее по спине и продолжал тихим, гулким голосом: – Милые английские пареньки.
– Девушки были так молоды, – сказала Адриана.
– А женщины и дети, чьи страдания я наблюдал… – мягко сказал Гассман. Потом он посмотрел на меня и на лице старой женщины отразилось искреннее сострадание. – А вы много общались с американскими подразделениями? – спросил он. – Беседовали с молодыми американцами?
Я даже почувствовал, как он сочувствует мне.
– Они сражались преимущественно в Лотарингии, – сказал я. – Так что я общался с несколькими уже после заключения перемирия.
– Они потом уехали домой, – тихо сказал Гассман, – к своим друзьям. Теперь они вместе с теми, кого знали в детстве. Это было бы приятно, правда, Чарльз? Где вы жили в Америке?
– На западе, в Аризоне, – ответил я, и на меня мгновенно нахлынули воспоминания.
– Открытые пространства, сухой климат. Совсем не то, что в Лондоне, – сказал Гассман. – И жизнь на воздухе, Чарльз? Вы жили как ковбой? – спросил он, все еще похлопывая Адриану по спине.
Я почувствовал смутную опасность, словно мне следует выйти, но вместо этого просто ответил:
– Я жил в шахтерском поселке, потом на ранчо. Там хватает простора, – сказал я, внезапно вспомнив отца и разговоры с ним дома по-немецки.
Меня беспокоила Адриана. Она сидела согнувшись, крепко обхватив себя руками и глядя в пол.
– Вы закончили есть? – спросил я.
– Вы так добры, очень вкусно, – ответил он. – Суп замечателен, спасибо.
– Это консервированный суп, – тихо сказала Адриана, – а не настоящий. – Она все еще глядела в пол.
– Как на войне, – пробормотала Алиса. – Все консервированное, ничто не делается как надо. Как правило, не хватает медикаментов. Так трудно выполнять свои обязанности.
– Боже! Как я ненавидела все это! – сказала Адриана. – Кровь, грязь, убийства – и так год за годом.
– И некуда спрятаться, особенно медсестре, – подхватил Гассман. Он снова посмотрел на меня. – Я уверен, вы часто тосковали по вашим необъятным просторам на войне, Чарли, – сказал он добрым женским голосом.
– В те дни не особенно, – отметил я. – А вот с тех пор гораздо больше. Хотелось бы уехать из Лондона, от этого британского снобизма. – Я чувствовал, что могу поделиться с ним и он меня поймет.
– Я хотел увидеть людей и места, которые знал в детстве, – пел голос Алисы. – Уехать из Лондона. Я хотел посетить могилы родителей, – сказал он. Он повернулся и коснулся плеча Адрианы. – Могу ли я получить небольшую дозу морфия, сестра Уоллес? – Он снова повернулся и откинулся на подушки. – Чарли, как же спокойно здесь, вдали от Лондона. Я могу говорить с вами и не следить за своим акцентом, nicht war?
– Jawohl, – ответил я, глядя в маленькое окошечко на широкое ночное небо, залитое лунным светом. – Ни к чему следить за тем, что говоришь, док.
– Здесь можно расслабиться, – говорил он мягким голосом Алисы. – И не притворяться. Можно пройти много миль, не заботясь о том, какое производишь впечатление. Я совсем не гожусь для Лондона. Я и в самом деле думаю, что они лучше меня, и они об этом знают.
Вернулась Адриана со шприцем и сделала Гассману укол в руку Алисы. Очень мастерский укол.
– Вот так. Через несколько минут вам станет гораздо легче, – сказала она.
Я заметил, как никогда раньше, каким правильным был ее выговор, в тоне звучало что-то великосветское. Адриана вышла из комнаты, а я последовал за ней, испытывая к ней какую-то странную неприязнь.
– Полагаю, здесь нет пива? – спросил я.
– Нет, Чарльз. Но есть бренди. Думаю, в погребе должен быть ящик неплохого кларета, – сказала она немного напряженно.
– Но должно быть и пиво, сказал я, Все больше сердясь.
– Оно плохо хранится, Чарльз, и Фредди его не очень любил. – Она стояла, как мне казалось, в позе английской учительницы и читала мне лекцию о том что мне следует пить, боже мой! Конечно, Фредди пил только то, что положено.
