чуть не в смирительной рубашке увезли в Израиль. Потом всё равно вырвался сюда, а эта его уже родила.
– И что?
– Ну и как-то остыл. Я ж говорю, его только на беременных тянет. И свою жену он будущую так, когда она уже ходила… Первый ребенок не от него. Короче…
– Короче – дело к ночи. – Ей почему-то стало неловко, почти стыдно.
– Короче, ты сейчас в его целевой группе.
– Боишься, что стану его добычей? – Она повернулась к Сожженному.
– Будь с ним осторожна…
46
И она была с ним осторожна. Они вдвоем были осторожны, она и Матвей.
Нет, она не будет выскабливать его имя с восковых табличек. Пусть он побудет в этом рассказе хотя бы недолго. С ним и так всё было недолго.
Вот краткое и адаптированное содержание этого всё.
Через два дня Сожженный уехал с тургруппой. У него давно не было больших групп и заказов. Нервно собрался и уехал.
Матвей за день до этого тоже уехал, на охоту. У него тоже была своя программа. Перед отъездом сидел у них, демонстрировал ружье. Рассказывал охотничьи истории, гладил собак, снова рассказывал. Сожженный пил чай и морщился от головной боли.
Матвей уехал.
На следующий день уехал Сожженный.
Она прибралась, налила воды в собачью миску. Смела веником виноградные листья. День начался прохладным и солнечным, к полудню воздух прогрелся; она покормила собак и села в плетеное кресло, подложив под спину подушку.
Стала смотреть страничку Матвея в соцсетях, уже не помнит каких. Телеграм-каналов тогда, кажется, еще не было. Помнит только название «Исав news». Или «Esau news». В Сети его знали как Исава. Библейский охотник, брат Иакова. Позавчера объяснил, когда сидел в этом кресле и гладил собак. Они, собаки, его как-то сразу признали. Да, она помнит, что это уже говорила.
«Иудейская история пошла по линии Иакова, который “жил в шатрах”, пас овец и никогда в жизни не охотился. Он родил двенадцать детей, двенадцать колен Израиля. – Матвей выплюнул арбузную косточку. – А вот если бы история пошла по линии Исава…»
«То – что?» – спросил Сожженный.
«Не знаю… В Израиле я понял одно. Нужно перестать быть Иаковом. Нужно стать Исавом».
Губы Сожженного стали тонкими и чужими.
Ей не нравится имя Исав. А его страничка в Сети ей нравится. И день не жаркий и не холодный. И не ветреный, что тоже ей нравится. Хотя ночь, конечно, лучше. Любая ночь лучше дня.
Она глядит сквозь виноградник в небо. Подсохшие грозди облетывают насекомые, мягкое жужжание. Сказать Сожженному, когда вернется, пусть срежет (вон стоит стремянка). Снова смотрит в экран.
Так они познакомились когда-то с Сожженным. В году с тремя нулями, которого все почему-то боялись. И она тоже его немного боялась и ждала. Да, двухтысячный. Много, запоем, путешествовала. Полюбила стеклянные тюрьмы аэропортов. Полюбила вокзалы, особенно российские, самые печальные вокзалы во вселенной. Почему самые печальные? Может, лица? На вокзалах и в поездах у людей самые честные, голые лица, на них сильнее всего проступает страх жизни. В самолетах это не так, там его немного гасит страх смерти, падения, возгорания топливных баков. А в поездах… Да, весь тот год она проездила, питаясь путешествиями, объедаясь ими до изжоги.
А когда не ездила, слонялась по интернету. Целыми часами, особенно ночью. Мир тогда только начинал перетекать в Сеть, теряя свою материальность, твердость, жесткость. Интернет был еще нежным туманом, в котором хотелось идти и идти. Легким интеллектуальным туманом. И она блуждала в нем, как прежде по ночному городу.
Особенно полюбила русский интернет, его умную, немного пьяную болтовню. Читала «Русский журнал». Читала десятки каких-то странных, сумеречных сайтов, возникавших и быстро исчезавших. Когда она пыталась снова разыскать эти веселые выплески ума, их уже не было. Ссылки оказывались мертвыми, она кусала губы и жалела, что поленилась скопировать… Человечество училось писать на песке. Порыв сетевого ветра – и песок снова пуст и гладок.
Так она наткнулась на забавный (варианты: странный, режущий) текст неизвестного русского автора. «Маленький трактат о террократии». Неизвестный автор утверждал, что мир входит в новую фазу. Это было не слишком забавно-странно-режуще: почти все умные неизвестные авторы утверждали то же самое. Далее неизвестный автор ссылался на работы двух-трех известных немецких авторов (она уже не помнит, каких). Так обычно поступают все неизвестные русские авторы, когда хотят показать, что они не чужды изощренной университетской метафизике (которая давно уже из немецких университетов выветрилась). В конце неизвестный русский автор предрекал, что в ближайшее время здания ВТО в Нью-Йорке будут разрушены террористами, причем совершено это будет почему-то с помощью самолетов…
Она не помнит, как ее лицевые мышцы на это отреагировали. Расползлись в улыбке? Сотворили гримасу (левый угол губ вниз, левый глаз прищурен)? Неважно. Она зевнула и закрыла сайт. Закололо сердце, она сделала пару осторожных вдохов и выдохов. Было где-то два часа ночи. Разделась и легла спать.
Наступил сентябрь, первое, второе, пятое, десятое. Наконец, одиннадцатое. Она смотрела в монитор и чувствовала, как кровь отливает от пальцев. Потом похолодели ноги.
Два вытянутых параллелепипеда вздрогнули и стали осыпаться людьми, стеклом и фрагментами офисной мебели. Она вдруг поймала себя на идиотской радости, что не поднималась ни на одну из этих башен, когда была в Нью-Йорке. На Эмпайр-стейт была, недолго постояла, щурясь от ветра. А на эти… Не поднималась. И уже не поднимется.
Она быстро разыскала в Сети ту статью с пророчеством. Быстрыми глотками перечитала. Обратила, наконец, внимание на имя автора. Томас Земан. Ненастоящее, наверное… Рассеянно сходила в туалет; подержала руки под теплой водой. И снова стала листать новости, наедаясь без сытости чужим горем.
Потом, когда информационная пыль осела, она подумала об этом… как его?
Имя она вскоре вспомнила, Томас. Поковырявшись в памяти, вспомнила фамилию. А вот статья уже не открывалась. Как будто кто-то взял серую и вонючую тряпку, какой вытирали с доски в ее батумской школе, и всё стер. Только белесые разводы, подсыхающие на глазах.
Это было их первым заочным знакомством.
Она еще ничего не знала про Самарканд. Не знала, какой там воздух, какая еда. Слышала только имя этого города с прищелком в конце: …канд! Это имя застряло сухой крошкой в ее голове, но еще не дошло до сердца.
И вот (пожалуйста, крупным планом) результат: плетеное кресло, виноградник, собаки. Растущий, немного чужой живот. В котором плавает в темноте маленький Сожженный, пока большой Сожженный мотается где-то в Шахрисабзе. Надо ему, кстати, позвонить. Она смотрит сквозь виноградные листья на белесое
