Поднялась веселая кутерьма: упрямых своенравных кошек тычками жердей сгоняли с крыш, вываливали из хозяйских гамаков, пробуждали ото сна, хлопая в ладоши над ухом, отрывали от мисок с шоколадом и желе из гуайявы, забирали у защитников-ребятишек и у взрослых, не чаявших в них души, – все за тем, чтобы собрать на площади, где к ним обратится Дионисио. Большинство громадных сластолюбивых зверюг сбилось в перепутанный клубок поблескивающего черного меха, улеглось и тотчас заснуло. Другие кошки ходили туда-сюда, будто в клетке, а третьи, подрагивая хвостами, сидели на задних лапах и зевали, раскрывая огромные розовые пасти с острыми, как сабли, клыками.
Из книжной лавки пришел Дионисио с двумя черными ягуарами; он понимал, что сегодня его легендарная способность мысленно общаться с животными будет впервые проверена на публике. Буквально весь город собрался послушать, что Дионисио скажет кошкам; одни говорили: «Он обратится к ним на кастильском, но поймут его только кошки», – а другие: «Он заговорит на никому не известном языке».
Но ожидавшие яркого и сверхъестественного зрелища были разочарованы. Дионисио встал там, где отец Гарсиа и липовый священник дон Сальвадор имели обыкновение читать проповеди о размножении и обновлении. Он закрыл глаза и напряженно воображал себя ягуаром. Наконец он уже не мог представить, как пересекает поляну, а от личинок овода зачесалась шкура. Внезапно он понял, что знает, как одной лапой прижать к земле черепаху и где прокусить круглую дырочку между пластин, чтобы другой лапой выковырять мясо. Внутренний взгляд перефокусировался, и зрачок из круглого, человеческого, превратился в узкую хищную прорезь. Он вдруг почувствовал, как больно колет, когда испражняешься чешуйками броненосца; Дионисио вело незамутненное острое чутье, а мысли освободились из призрачного замка слов и выражались утробным рыком. Заостренный язык стал длинным и шершавым, а зубы вспомнили, как радостно с хрустом раскусывать черепушку свиньи-пекари и со смаком вгрызаться в мозги. Золотистыми глазами он гипнотизировал обезьяну-ревуна, и та по веткам безвольно спускалась к нему с дерева. Он ощутил, как накатили гнев и враждебность, когда среди жирного, сырого зловония земли джунглей вдруг распознался едкий запах соперника-самца.
Часть Дионисио, еще бывшая человеком, подсказала, что нужно думать, как кошки Кочадебахо. Возникли снисходительность и леность, игривость и нежность. При мысли о шоколаде рот наполнился слюной; он стал неуязвим для человечьих пуль и ловушек, как подобает зверям, коль собираются уцелеть на этой земле.
– Кажись, не слушают кошки, – сказал старик Гомес, кивнув на ягуаров, которые, как обычно, возились друг с другом, спали или задумчиво глядели в никуда.
– Да нет, ты что? – возразил Педро. – Они всегда начеку. Хитрюги, дурачками любят прикидываться, это ж всем известно.
Дионисио внезапно понял, что проник в мир кошек, сам он исчез, а душа слилась с душами ягуаров, и теперь он точно знал, что делать, и понимал, что кошки тоже знают. Дионисио открыл глаза и сказал им:
– Пошли.
Лоснящиеся зверюги пружинисто поднялись и потянулись, оставляя в пыли следы когтей. Выжидающе посмотрели на Дионисио и пошли за ним к подъемному мосту. Два ягуара потерлись мордами о бедро Дионисио, как обычно, пометив свою собственность, мост опустили, и Дионисио во главе кошачьей армии двинулся на сраженье с крестоносцами.
– Дионисио, пожалуйста, не ходи, – раздался голос Летиции Арагон. В ее глазах, которые сегодня были лазуритными, застыл страх, волосы черной паутиной падали на лицо. – Хочешь, чтобы Парланчина осталась без отца? А ее ребенок – без дедушки? – Летиция показала на свой округлявшийся живот.
Дионисио обнял ее за шею и мягко улыбнулся:
– Летиция, ты же знаешь, так нужно.
– Настоящий мужик, – сказал Хекторо, когда Дионисио покинул город в море кошек, выдвигавшихся гуртом, как древние ратники.
– Я и не думал, что их у нас так много, – заметил Педро.
– Как здоровски они хвостами покачивают, – сказала Ремедиос.
Взглянув на долину, крестоносцы увидели, что она мерцает и шевелится. Казалось, все ее пространство превратилось в поле черной пшеницы, и по нему идет один-единственный жнец.
– Что происходит? – подходя к границе лагеря, спросил монсеньор Анкиляр; его удивила суета охранников, с оружием побежавших на позиции. Прикрыв глаза от ослепительного света гор, он воскликнул:
– Дьявол идет! На нас надвигается зверье адово!
Казалось, неумолимое движение не остановить беспрестанной пальбой, и никому не свалить огромного человека, что вышагивал в такт с черными тварями. Когда скопище кошек приблизилось на сотню метров и, повинуясь инстинкту, стало припадать на животы, когда не осталось сомнения, что сейчас они атакуют, охранники и священники, не выдержав ужасающего зрелища, побросали оружие и кинулись врассыпную.
Дионисио почувствовал, как все его первобытное кошачье существо требует, чтобы он преследовал добычу, прыгал на нее, раздирал, рвал, терзал и подчинял. Но он прекратил атаку и отозвал зверей.
– Почему ты остановился? – спрашивал потом генерал Фуэрте, все видевший в армейский бинокль, который теперь использовался для наблюдения за птицами. – Ты же мог разбить их наголову!
Попивая кофе, они сидели в доме Дионисио. Оба ягуара, задрав лапы, крепко спали на подстилке, и комнату заполнял их сладкий запах сена и клубники.
– Они и так разбиты, – ответил Дионисио. – Не было нужды устраивать кровопролитие. Сегодня мы устроим великий праздник.
И он удался на славу. Под аккомпанемент городского оркестра хор пять раз исполнил весь репертуар гадких английских песенок дона Эммануэля. Концерт под открытым небом продолжился танцами вальенато, бамбуко и сальса. Оркестр играл аргентинское танго и невероятно напыщенный и длинный национальный гимн, под который музыканты горланили веселые похабные стишки дона Эммануэля. Учитель Луис изловчился подключить к ветряку проигрыватель, и горожане вместе рыдали под чувствительные перуанские песенки про то, как он ее покинул и она преждевременно умерла, а он закончил дни в нищете. Донна Констанца до неприличия напилась, и Гонзаго с Томасом пришлось увести ее домой. Ремедиос с Глорией сидели на площади и предавались воспоминаниям о партизанских деньках. Липовый священник дон Сальвадор упал в борделе и расшиб коленки.
Отец Гарсиа отправился на стену подышать свежим воздухом и унять тошноту после писко; там он и нашел одинокого графа Помпейо Ксавьера де Эстремадуру.
– Ты что здесь делаешь, приятель? – спросил Гарсиа.
– Проклятые англичане вернулись, – ответил граф, дрожащим пальцем тыча в сторону долины.
У отца Гарсиа разъезжались глаза, но, с трудом проследив за гуляющим перстом графа, он увидел кружащие огни.
– Прислушайся, – сказал граф, и отец Гарсиа различил далекое звяканье медного колокольчика. Когда ветер переменился, Гарсиа услыхал монотонные заклинания священников и уловил сладкий запах ладана.
