в порядок привести бы… этот его дом, что не сожрал, то пожевал!
— Он маленький просто! — возразил Иван. — И не хотел. И вообще, ничего там сильно не попортилось. Надо…
Он запнулся.
— Постирать. Просто… слушайте, а стиральная машинка в Покозельске есть? Или как с интернетом?
Девчонки переглянулись.
И все-таки расхохотались. Нет, Иван же ж серьезно, а они вот…
— Поехали, — сказала Таська. — Блинчики, значит?
— Люблю блинчики, — Бер кое-как втиснулся. В загруженной мукою, маслом и еще чем-то машине стало тесновато. — На самом деле я ем не так, чтобы много, но тут постоянно что-то хочется.
Он похлопал себя по животу.
— Будут тебе блинчики, — усмехнулась Таська. — Тонкие… но потом. На вечер, если хочешь, можно картошки запечь. С молочком.
— Я согласен! — Иван сидел рядом с Марусей, но слышал все. Ишь ты, согласен он. А предлагали же Беру.
— Вот и отлично… все и посидим. Обсудим…
Таська сцепила пальцы и потянулась так, что хрустнули.
А потом поглядела этак, искоса, и уточнила:
— Тебя… не смущает?
— Что?
— Что я мешки ношу.
— Ну… так-то да. Лучше бы оставила, я бы сам поносил. Но в остальном — не особо. А что?
— Ничего… ко мне один сватался. А я подкову в кулаке сжала. Он и передумал…
— Я ж вроде не сватаюсь… пока, — сказал и сам не понял, зачем ляпнул.
— Да я так… на перспективу…
— Ну если на перспективу, то подковой меня не испугаешь. Я её тоже согнуть могу. И разогнуть. Я все-таки из Волотовых, хоть и слабосилок.
— Ты?
— Я… у меня братец старший не то, что подкову, он… не знаю, как-то я, мелким еще, из дому сбежал. Так, по дури… у меня дури вообще много.
— Это заметно.
— Вот… а там дом был. Заброшенный… с кузенами поспорил, что не забоюсь до самого верха… его на снос определили уже. И ходить туда было нельзя. А я пошел. На крышу забрался. Должен был оттуда ракету запустить. Она и бахнула… в общем, дом рушиться стал. Братец мой, благо, неподалеку оказался. Он руками уперся и волну пустил. В общем… здание потом ему же сносить и пришлось, потому как техника не брала.
Сказал и мысленно отвесил себе подзатыльник.
Нет, Ведагор, конечно, женат, давно и прочно, но… другие же остались. Неженатые. И наглые, главное. Такие, если прознают, всенепременно полезут… отбить попытаются или еще какую пакость учинят.
Не то, чтобы Бер собирался…
Или все-таки…
Настасья сидела, перекинув косу через плечо. А та толстенная. Отливает золотом, прямо руки чешутся потрогать, убедиться, что золото и есть.
Но Бер себя в этих руках держит.
Пока.
— А ты, значит, слабый? — уточнила Настасья.
— Ага. С детства… говорят, что родился раньше срока. Выхаживали. Болел долго. Я тощим был. И мелким. Мелким и остался. Братья все на голову выше…
Вот и зачем опять? Получается, что Бер их нахваливает.
— Кузены опять же. Род большой…
— А нос тебе кто сломал?
— Кто его только не ломал, — Бер потрогал переносицу. — Сильно заметно?
— Не особо. Это я просто… видела. Сабуровым частенько вправлять приходилось.
— А им-то кто⁈ — удивился Бер, потому как сам облик братьев Сабуровых намекал, что драться с ними — дурная идея.
— Сами. Точнее друг другу… то на кулаках силой меряются, потом в азарт входят. То придумают пакость какую… в общем, приходилось. Они по возрасту дурноватые. Славка самый спокойный…
— А…
И чего еще сказать-то?
— Так что с носом?
— Ничего, — Бер нос потрогал. — Говорю я много. С детства же самым мелким был… меня и дразнили. Я сперва жаловался, потом отвечать начал. Потом как-то вот и приноровился. А меня бить стали. Я сдачи давать. Ну и выходило, что выходило…
— Тоже, стало быть, родственные… отношения.
— Большей частью. Но потом уже лицей был, когда надеялись, что у меня мозгов на науку хватит.
— Не хватило?
— Да… не то, чтобы совсем… скорее уж обидно стало, что в семейное дело мне никак. А наука… не мое это. Сидеть. Ковыряться. Мысли мудрые думать. Ты на меня погляди, где я, а где мудрые мысли⁈
Настасья засмеялась. И почему-то смех её не казался обидным.
— Вот я слегка… и подсадил отметки, чтоб на теормагию не запихнули.
— И пошел на культуролога.
— Изначально на реставрацию хотел. Но…
— Не сложилось?
— Да… не то, чтобы… просто услышал, как мама с подругой говорила. Что неплохо даже… что, мол, смогу чинить там… аппараты всякие, машины. И как представил, что до конца жизни на шахтах машины чинить, так как-то вот… в общем, решил, что культурология — это тоже неплохо. Культуру же кому-то поднимать надо.
— Это точно…
— А ты где училась?
— Мы? Дома.
— Совсем?
— Мама Вася учила. И учителей еще нанимали. Потом дистанционно было… думали, честно говоря, что поедем. Не в столицу, но можно в Москве вот или даже где поближе. Документы собирали. А потом не случилось…
— Почему?
Настасья с раздражением закинула косу за спину и повторила:
— Просто… не случилось. Работы много. И на кого тут все оставить? Маруся одна не вытянет. А вместе вот как-то… барахтаемся.
— А эта ваша мама Вася где? Извини, если лезу не в свое дело…
— Лезешь, — согласилась Настасья. — Не в свое. Болеет она.
— Может…
— Нет, ты не поможешь. Разве что… замуж возьмешь? — и голову склонила, смотрит этак, выжидательно. А в глазах смешинки. И сами глаза стали зелеными, пусть и без изумрудной яркости. Скорее уж зелень эта была спокойной, мягкою зеленью нефрита.
А он — камень особый.
С характером.
— А выйдешь? — Бер вдруг понял, что не испытывает внутреннего протеста.
Совершенно.
— Вот так просто?
— Ну… а как?
— Ты ж меня совсем не знаешь.
— Ты красивая.
— Спасибо, — щеки чуть покраснели. — Только на этом долго не протянем в браке-то…
— Блинчики у тебя вкусные. А еще ты подковы гнуть умеешь.
— Аргумент, однако. Умение гнуть подковы изрядно облегчает поиск компромиссов в семейной жизни. Или как-то так.
— Смеешься?
— Понять хочу.
— Меня?
— А кого ж еще-то…
— Ну… — Бер пожал плечами.
