фокстерьер! Я таких игривых овчаров в жизни не видел.
Мне показалось, что в общем он не против Геткановой игривости.
Шло время, и день был на исходе. Пурга улеглась, но мороз усилился к ночи. Савченко вдруг сказал, что сам отвезет меня. Он пояснил, что на линии заносы, дрезина не пройдет. Верхами далеко, мне не под силу. Поедем на санях.
Я пошла одеваться. Но за те несколько минут, что я натягивала на себя телогрейку и полушубок, все снова изменилось.
Страшно раздосадованный, Савченко сквозь зубы сказал, что не может со мной ехать: начальство на проводе, а поедет Соколов.
Валентин откровенно обрадовался.
Как только Савченко, попрощавшись со мной, вышел, Соколов вызвал Бучинского.
Бучинский вошел совершенно штатской походкой; весь он был какой-то рассредоточенный, отдаленный не то что от мира заставы, но и вообще от мира сего.
И всего-то он сказал; «Есть конюха вызвать!», — но сказал как-то рассеянно, думая совсем о другом, и вышел, качаясь как спросонья.
— А между прочим, у него образование! — сказал Валентин с уже знакомой мне хвастливой интонацией. — Два курса прошел. Ветинститута... Начальник еле его отвоевал! Но... — Валентин даже зажмурился от удовольствия и собственной смешливости: — По-моему, Бучинский никогда лошади в глаза не видел...
Он бы мне еще рассказал что-нибудь смешное, но явился пограничник-конюх, необыкновенно мрачный и с усами.
С начальственной интонацией, заимствованной от Савченко, Валентин приказал запрячь в сани Агнессу. Конюх возразил, что Агнессу начальник велел только под седло.
— Давай Факира! Даже лучше Факира, — воодушевился Валентин.
— Это можно, — промямлил не по-уставному конюх и вышел.
Через минуту он вернулся и спросил:
— В какие сани запрягать? Маленькие или большие?
— Маленькие, маленькие! — закричал Соколов.
В это время зазвонил телефон. Слышно было: что-то недовольно начал выговаривать Савченко, и Валентин поспешно прижал трубку к уху.
— Товарищ начальник, я про волков учел, — быстро ответил он: — Запасной магазин взял... Что? Тулупы? Два тулупа? — Соколов на минуту растерялся, и стало ясно, что он и в мыслях не имел эти тулупы. Он скользнул растерянным взглядом по своей шинели, висящей на гвозде. Конечно, он собирался отправиться в ней, а меня везти в одном моем полушубке. Интересно!
Когда мы вышли на крыльцо, выяснилось, что мороз крепчает. Соколов посмотрел на висевший у крыльца градусник, но лампочка над ним лопнула, и он определил наугад: пятьдесят наверняка.
— Но тихо, — добавил он успокоительно.
— Пока, — ответила я.
Полная луна была окружена подозрительным скопищем сероватых облаков, быстро набегающих и темнеющих. Снег блестел фосфорически, под ногами трещало, словно мы шли по стеклу. Соколов по-мальчишески плюнул, плевок льдистым катышком ударился о дорогу и отскочил, как горошина.
— Видали? — хвастливо спросил он. — Клима́т!
— Вы разве не сибиряк? — спросила я удивленно.
— Нет, я, как начальник, с Украины.
Подъехал конюх в узких одноконных санях. Соколов не дослушал его инструкций насчет того, как обращаться с Факиром, что он любит, чего не любит... Бучинский вынес два тулупа, и Валентин приказал положить их пока в ноги.
Вид у Соколова был воинственный. Белоснежный полушубок перекрещивали ремни, на одном боку висел маузер в колодке, на другом — финский нож в чехле. За спиной — карабин.
Жестом он предложил мне сесть, сел и сам, принял вожжи от конюха.
— С богом, — мрачно сказал конюх, жалея Факира.
Валентин с ходу пустил коня на рысь, я едва не вылетела из узких санок. Мы лихо вынеслись со двора и покатили по колее. Валентин ухватил меня за талию и уже не отпускал.
Вдруг он отдернул свою руку как ужаленный. У дороги выросла фигура в черном полушубке и серой пушистой шапке.
Валентин резко притормозил и выскочил из саней.
— Где тулупы? — не дав ему произнести ни слова, спросил Савченко.
— Пока в ногах, товарищ начальник, — бодро отрапортовал Соколов.
— А когда вы их наденете, где вы будете сидеть?
— В санях, товарищ начальник, — простодушно ответил Соколов.
— А она у вас на коленях? Так было задумано, товарищ Соколов? — спросил Савченко тихо, но я услышала.
Он еще что-то добавил, что мне уже, видимо, слышать не следовало. После этого Соколов сказал, чтобы я вылезала, и поехал обратно на конюшню перезапрягать Факира в большие сани.
Я осталась на дороге с Савченко.
Он, не глядя на меня, а глядя вслед Соколову, сказал ворчливо:
— Разукрасился, как павлин. Навесил на себя целый арсенал.
Я ничего не ответила. Непонятно было, за что он на меня-то злится. Не я же в ответе за эти несчастные сани, тулупы и все прочее.
«Почему он сам не едет со мной?» Глупая мысль. Он же сказал про начальство. И вообще, что я о нем знаю? И что мне до него? И глаза, вглядывающиеся в меня с усилием понять... Так это все почудилось!
Медленно подъехал к нам Соколов в объемистых санях. Тулуп был уже на нем. Карабин торчал за спиной, остального вооружения не было видно.
— Одевайтесь и вы, Таисия Пахомовна, — хмуро сказал Савченко, — необязательно ждать, пока полушубок задубеет. Сорок пять ниже нуля. И ветер крепчает.
Я с трудом влезла в тяжелый тулуп, кислый запах овчины напомнил мне детство. Соколов не посмел помочь мне и только страдальчески сморщился, глядя, как я с трудом управляюсь с огромным тулупом.
«Мог бы помочь! Корона бы с головы не упала!» — сердито подумала я про Савченко.
— Трогайте, счастливо! — сухо сказал он и приложил ладонь к шапке.
Обрадованный Соколов закричал из тулупа:
— Будет порядочек, товарищ начальник!
Мы ехали медленно, пока не спустились в низину, где нас уже нельзя было видеть. Тут Соколов подгорячил Факира, и мы понеслись по наезженной колее так, что елки обочь замелькали, как велосипедные спицы.
Скрылись из виду поселковые постройки. Одинокое строение выросло у дороги и ускакало назад. Следы колесного трактора оборвались, и дорога все чаще пересекалась снежными наметами.
В открытом поле все как-то вздыбилось вокруг, завихрилось и вдруг успокоилось: въехали в лес.
— Чш, чш... — шипел Соколов на коня и пояснил: — Так полярники управляют собачьей упряжкой.
Факир полярную команду не понимал.
Расчищенная дорога завилась по просеке, синий снег искрил, как автогенное пламя, на ветках прыгали звезды.
Сразу стало слышно, как шумит ветер, сначала по верхам, а потом все ниже, все ниже. И уже было что-то опасное в том, что он так быстро снижался, ломая сучья, разбрасывая их, кружа в буреломе.
Потом показался просвет впереди. Но просвет был мутным, словно заснеженное окно, и что-то моталось там, кружило, мелькало, и выход из леса пугал, будто там, у выезда, и притаилась опасность. Соколов направил коня прямо в мутное метельное крошево.
— Пуржит, однако, — сказал он.
Снег под полозьями уже не взвизгивал: не утрамбованный снег дороги, а вроде бы целина.
— Дорогу-то знаете? — крикнула я в
